Мифы об идеальном человеке. Каверзные моральные дилеммы для самопознания - Майкл Шур

введении: «Что я делаю?» До этого момента я нечасто задавался подобными вопросами, особенно в обыденных ситуациях, таких как покупка кофе. Но с тех пор я убедился, что принятие лучших решений требует регулярности. И это привело меня к трудам Тит Нат Хана.

Тит Нат Хан (род. 1926) — буддийский монах из Вьетнама, которого в 1967 г. Мартин Лютер Кинг — младший номинировал на Нобелевскую премию мира[174]. Потратьте секунду и перечитайте предложение. Вы когда-нибудь слышали фразу, производящую большее впечатление, чем эта: «Мартин Лютер Кинг — младший номинировал на Нобелевскую премию мира»? Но есть важный момент: вместо того чтобы сделать то, что сделали бы остальные, надев футболку с надписью «Мартин Лютер Кинг — младший номинировал меня на Нобелевскую премию мира», и стоять на углу, размахивая флагом, на котором написано, что Мартин Лютер Кинг — младший номинировал меня на Нобелевскую премию мира, Тит Нат Хан продолжал бороться за мир во Вьетнаме и помогать людям. Вот какой хороший человек. В своей, наверное, самой известной книге «Суть учения Будды» он рассказывает такую историю.

Император Ву спросил Бодхидхарму, основателя дзен-буддизма в Китае, что он заслужил, построив храмы по всей стране. Бодхидхарма ответил: «Вообще ничего». Но если вы вымоете одну тарелку осознанно, построите храм, пребывая глубоко в настоящем моменте, не желая быть нигде больше и не заботясь о славе или признании, награда за этот поступок будет безграничной и вы почувствуете себя очень счастливым[175].

Осознанность — основа буддийской философии. Хан определяет ее как «энергию, возвращающую нас в настоящий момент»[176]. На первый взгляд эта идея выглядит скорее как религиозная, чем относящаяся к этике, но когда вы применяете ее к моим неубедительным поискам моральной награды, нам открываются этические грани. Отчасти мое поведение, а именно ожидание того, что мое «доброе дело» будет признано, прежде чем я его совершу, проистекало из желания сделать так, чтобы оно сработало несколько иначе, чем как изначально задумывалось. Я думал прежде всего о реакции на поступок и о том, какая для меня в этом будет выгода. Чаевые перестали играть роль чаевых, они стали средством достижения цели, а цель была эгоистичной. В буддийской философии считается, что истинное счастье приходит, когда мы сосредоточиваемся полностью на том, что мы делаем, и делаем мы это без какой-либо иной цели — только ради того, чтобы сделать.

Эта мысль отразилась в западной философии, и в ней есть гигантские куски, в которые эта идея изящно вплетена[177], [178]. Например: мы подчинились желанию, чтобы о нас думали как о добропорядочных людях, и поэтому совершаем поступки с намерением получить похвалу или другую моральную награду, при этом вступаем в конфликт с нашим стоическим[179], [180] прусским сторожевым псом — Иммануилом Кантом. Он бы отругал нас за то, что мы действуем не из чувства долга следовать универсальной максиме, а также сказал бы нам, что мы используем того, по отношению к кому мы совершаем доброе дело, как средство достижения цели, чтобы доставить себе удовольствие и получить похвалу или признание. (Двойной удар от Канта! Он, наверное, с ума сошел бы, если бы увидел, как плохо мы поступаем.)

При этом утилитарист скажет, что пусть лучше двоим будет приятно, чем одному, поэтому и правда стоит убедиться, что бариста увидел чаевые: так приятно и ему, и мне, ведь я получаю признание своей несказанной (аж 27 центов) щедрости. Теперь утилитарист заметит, что бариста в итоге отметит и посчитает чаевые, и он порадуется несмотря ни на что[181], поэтому я порадуюсь примерно так же, как радовался в момент признания моей добродетели. Но есть и дополнительная радость, когда я вижу, что бариста видит меня, поэтому в целом, если давать чаевые на глазах у бариста, этот жест немного увеличивает общую радость.

А что Аристотель? Честно говоря, я не знаю, что он сказал бы. Мое поведение точно не попадает в категорию «добродетели». Может, это небольшой избыток гордости? Или, скажем, недостаток смирения? (Единственное, что я знаю наверняка: приверженец идей Аристотеля определенно сказал бы, что 27 центов — жалкая сумма. Кинь доллар, приятель, так мы станем ближе к золотой середине в щедрости[182].) Аристотель обвинил бы меня в моем старом грехе: чрезмерной исполнительности. В конце концов я пришел к выводу, что, хотя я жаждал похвалы или благодарности от бариста, меня больше мотивировал страх: а вдруг он подумает, что я не дал ему чаевых, ведь это «правило» (или общепринятая практика) в американских ресторанах. К этой мысли я пришел после того, как моя жена Джей-Джей напомнила мне, что, когда мы были в Париже на медовый месяц, несмотря на то что мы читали о европейской системе, где чаевые за обслуживание в ресторанах не требуются (они включены в стоимость еды), я все равно оставлял чаевые официантам везде, где мы были. Но тогда меня беспокоили две вещи: 1) меня могли счесть неотесанным, эгоистичным американцем, и 2) нарушение правила, хотя у меня было достаточно доказательств того, что «правило», о котором идет речь, не нарушалось. (Я был очень последователен, и, когда мы вышли из самолета в конце поездки, Джей-Джей посмотрела на меня и спросила: «Ты что, дал чаевые пилоту?» Да, она меня спалила.) То же касается чаевых в Starbucks: мне нужно было, чтобы бариста поставил галочку рядом с моим именем в воображаемом «списке хороших клиентов». Помните, я говорил, что моя чрезмерная исполнительность иногда раздражает? Вот вам и пример.

Но вернемся к упомянутому выше (убедительному) утилитаристскому контраргументу: «дополнительная радость», вызванная тем, что бариста видит, как я даю ему чаевые, и получает удовольствие, потому что я отметил его хорошую работу. Безусловно, он испытал бы такое чувство в конце дня, подсчитывая общую сумму чаевых. Но небольшое человеческое взаимодействие — светлое пятнышко в его и моем дне, и это бесценно. Такой аргумент привел мне мой друг, с которым я обсуждал тот же вопрос. Это заставило меня задуматься о концепции односторонних денежных транзакций в гораздо более крупных размерах — о благотворительности. Очевидно, это не то же, что чаевые, но этические вопросы, связанные с моральной наградой, относятся к обеим сферам: мы даем деньги кому-то (или перечисляем куда-то) и хотим получить награду за то, что мы сделали. Мы ощущаем, что нас должны морально похлопать по спине, и,