Высокая ставка - Марсель Монтечино

Так Джованни Массимо Джемелли потерял невинность. Ему было пятьдесят три года.

Будь у Джованни хоть какой-нибудь опыт, он угадал бы в своей жене существо исключительное, необычайно сексуальное — таких женщин одна на миллион. Охваченный восторгом, он интуитивно чувствовал, что это не просто требовательная любовница. Это кипящий вулкан, изливающий лаву на его ноги. Она делала все сама, ему оставалось лишь подчиняться. Она не давала ему опомниться, набрасывалась на него, словно животное, извивалась всем телом. Казалось, этому не будет конца. Оседлав его член, она скакала на нем, как цирковая наездница. Визжала, стонала, кусалась и потом вдруг стихала, как пронесшийся ураган или обмелевший поток, лежала под ним и смеялась, смеялась, смеялась, и он ощущал этот смех набухающим кольцом крайней плоти.

Немного погодя Изабель, совершенно голая, а Джованни в своей гофрированной ночной рубашке сидели на прохладном мраморном полу огромного зала, рассматривая свадебные дары, присланные со всего света. Даже отказавшиеся приехать на свадьбу не решились проигнорировать это событие или прислать дешевые подарки. И Изабель визжала от восторга, срывая дорогую, со вкусом подобранную упаковку с фарфора, хрусталя, серебра, ручных изделий, чеканки... Сидя на корточках, она пила шампанское прямо из бутылки, доедала остатки икры с большого серебряного подноса, который притащила из кухни, и открывала тщательно завернутые подарки. Джованни наблюдал, как она вливала себе в рот шампанское, как оно тоненькой струйкой стекает по ее груди. Смотрел на темный кустик волос между ее ног, когда, поднявшись с пола, она раскачивалась на носках.

Потом подарки ей надоели, и она закурила сигарету с марихуаной, вытащив ее из чулка, и показала Джованни, как ее нужно курить. Он затянулся и не выдыхал дым до тех пор, пока не почувствовал, что у него запылали уши. Затем выдохнул, будто выплюнул, и они, довольные, сидели в его голубых облаках.

Изабель прошла по комнатам, выключила свет. Затем за руку привела Джованни в другую спальню и раздвинула французские шторы. В лунном свете на фоне окна она казалась пропитанной маслом деревянной скульптурой. Она толкнула его на кровать и начала расстегивать на нем рубашку. Когда он захотел помешать ей, отбросила его руку и в нетерпении рванула последние пуговицы, отчего затрещало тонкое полотно. Стоя на коленях, она разглядывала его залитое лунным светом тело. Ему хотелось умереть, стать невидимым, крошечной песчинкой во вселенной. В ушах звенело, в горле пересохло. Он чувствовал, как в его поднимающемся члене пульсирует кровь. Изабель прильнула к нему губами, и Джованни показалось, будто весь мир опрокинулся на него. Она зарылась лицом в серые грубые волосы, взяла в рот яичко. Джованни застонал. Она прижала яичко языком к небу. Джованни снова застонал и стал царапать ногтями простыню. Изабель рассмеялась, не вынимая изо рта его член. И в который уже раз ее вибрирующий смех пронзил его до самых глубин, и не было на свете мужчины, который любил бы женщину так, как он — Изабель.

Она вылизала каждую частицу его тела: искалеченного, изуродованного, непропорционального. Каждый палец на его ногах, слегка пощипывала кожу на его затылке. Ласкала языком его анус. Джованни задыхался. Слезы бежали по его щекам, он барабанил кулаками по матрацу.

Потом она опустилась на корточки прямо над его лицом, и он почувствовал, ее волосы на лобке щекочут ему нос, и ощутил от нее тот самый запах, который исходил от нее утром, когда они стояли у алтаря. Только сейчас он был резче и сильнее, был глубок как океан. Изабель и сама была как океан — бездонный, бесконечный и вечный. И Джованни казалось, что он тонет в ее аромате, влажном и вязком. Оставаясь на корточках, она скользила по его телу. По его груди, волосам, по скрючившимся рукам и ногам, пока он не излил на нее свое семя, не вобрал в себя ее запах, запах дикого животного.

Потом она села на его член и стала раскачиваться, а в окно уже просочились желтые бразильские сумерки.

Через два месяца Изабель забеременела.

Джованни поспешил устроить в одной из спален роскошную детскую. Он оклеил ее обоями с Микки Маусом и Винни-Пухом, а мебель украсил картинками с изображением сказочных персонажей.

До родов оставалось три месяца.

Изабель раздалась в бедрах, ходила плавно, вразвалочку. Раздевшись дома, она изучала себя в огромном, от потолка до пола зеркале, а Джованни смотрел на нее, на разбухшие груди, приникал к ее налитым, твердым соскам.

За месяц до родов живот у Изабель стал тугим и огромным. Целыми днями она валялась в постели, и слуги, успевшие полюбить свою молодую хозяйку, как только Джованни уходил на работу, приносили ей шампанское и зеленую маковую травку, которой она набивала глиняную трубку. С утра до вечера Изабель что-то ела, чаще местные бразильские блюда: черные бобы со свининой, жаркое из коровьих внутренностей, а также спагетти и американские гамбургеры.

За две недели до предполагаемого срока Джованни снял в больнице две смежные палаты и пригласил лучших докторов Бразилии. Изабель протестовала. Она знала, что сестры не станут таскать ей шампанское и марихуану, а еда будет просто ужасной. Но Джованни настоял на своем. В больнице он, по крайней мере, сможет контролировать ситуацию. Джованни нервничал, хотя на то не было особых причин.

В первую же ночь Изабель уснула, когда они вместе смотрели телевизионный спектакль «Я — шпион». Боясь ее разбудить, Джованни не пошел в соседнюю палату и до утра проспал в кресле. На следующую ночь он велел поставить в палату Изабель кушетку и спал с ней, положив руку на бедро жены.

Они играли в карты. Изабель выигрывала и хохотала как сумасшедшая, когда начались схватки: сначала через несколько часов, потом каждый час, затем почти непрерывно. Изабель вцепилась в простыни, пот катил градом по ее лицу, она проклинала мужчин и их безобразные пенисы, поминала всех предков, далеких и близких. А когда боль утихала, к вящему удовольствию сестер, отпускала соленые шуточки. Сестры обежали ее, как кинозвезду, — эту девчонку из поселка, которая вошла в сказочно богатую семью Джемелли.

Снова начались схватки, Изабель завыла, Джованни места себе не находил от волнения. Метался между кроватью жены и доктором, умоляя, требуя, угрожая, пока акушер не приказал ему покинуть палату. Плача и молясь, он ковылял по залу туда и обратно, лишь через два часа за ним пришла чернокожая сестра.

— У вас дочь, — ласково сказала она, улыбнувшись.

Бросившись в палату, Джованни смутно разглядел в руках доктора что-то сморщенное, маленькое, красное.

— С ней все в порядке, — заверила его сестра, видимо, не зная, что уродство не передается по наследству.

Но глаза Джованни были прикованы к Изабель, бледной и измученной.

— Джио! — вскричала она и протянула к нему руки. — Ты оставил меня одну!

Он бросился к ней, крепко обнял.

— Любимая! Любимая!

— Джио, — рыдала она, — извини. У нас девочка.

— Успокойся и не говори глупостей. У нас их будет еще много. Ох, как хочется снова начать. — Изабель тихонько засмеялась сквозь слезы, потом громче, еще громче, наконец запрокинула голову и захохотала во весь голос. Джованни вторил ей. Они смеялись, держа друг друга в объятиях, когда ее смех резко оборвался, и он почувствовал, что она задыхается.

— Джио...

Он отстранился от нее, посмотрел ей в лицо.

— Джио, мне не хватает воздуха. Больно... — Она приложила сжатые в кулаки руки к груди. В глазах ее был страх.

— Доктор! — заорал он.

— Джио, — произнесла она слабеющим голосом, ускользая из его рук.

— Доктор! Доктор! Доктор!

— Джио...

Вокруг них уже суетились.

— У нее посинели губы, — заметила одна из сестер.

— Цианоз, — сказала другая.

— Сердцебиение усиливается! — В голосе сестры звучала тревога.

— Кислород, быстро! — распорядился врач.

— Что случилось? — спросил Джованни.

— Сердечный приступ, — объяснила первая сестра, глядя на экран осциллографа.

— Следите за кровяным давлением!

— Больше кислорода! Больше!

— Что случилось? — настойчиво допытывался Джованни.

— Боже, — прошептала сестра, — она умирает.

— Заткнитесь! Доктора Сальваторе сюда! Немедленно! — крикнул кто-то.

— Что случилось? — еще громче заорал Джованни. — Что случилось? Что случилось?

Затем чьи-то очень сильные руки почти вынесли его из палаты в холл и усадили на деревянную скамью с прямой спинкой.

— Что случилось с моей Изабель? — умоляюще спросил он кого-то огромного, темнокожего, присевшего рядом с ним.

— Вам лучше побыть здесь.

Доктора вбегали и выбегали из палаты, кто-то вкатил туда какую-то машину.

— Что происходит? — недоумевал Джованни. — Что случилось с моей Изабель?

Темнокожий покачал головой.

— Вам лучше подождать здесь, синьор.