Гренадилловая шкатулка - Джанет Глисон

— Ваша госпожа назначила мне встречу, — вновь замямлил я. — Со мной только что произошел несчастный случай, на меня наехала карета. В таком виде я не могу предстать перед ней. Пожалуйста, передайте, что я не забыл про нашу договоренность и приду в другой раз…

Мой голос оборвался, и в ту же минуту в доме нетерпеливо зазвонил колокольчик. Привратник развернулся на каблуках, взбежал по ступенькам в прихожую и закрыл за собой дверь. Я нерешительно топтался у крыльца. Надеяться было не на что. Я уже собрался уходить, как вдруг дверь вновь отворилась, и ко мне вышел другой слуга. Мадам Тренти услышала мой разговор с привратником, сказал он. Она глубоко мне сочувствует, но все же настаивает, чтобы я зашел прямо сейчас. Мне предоставят все необходимое, чтобы я привел себя в порядок, а затем мы с ней сможем побеседовать, как и договаривались. Выбора у меня не было; мадам Тренти не принимала возражений.

Каменнолицый привратник вновь появился и с живостью, которой я никак не ожидал от него, проводил меня до порога и передал второму слуге. Вместе с ним я поднялся по лестнице и оказался в маленькой комнате, обставленной как мужская уборная. Здесь были медная ванна, умывальник, кувшин, помада для волос и принадлежности для бритья. Не спрашивая, почему в доме одинокой женщины имеется комната, предназначенная для мужчины, я позволил себя раздеть, и едва успел вытащить из кармана пальто письма Фоули, как мою грязную одежду унесли бог весть куда.

Я погрузился в воду, тщательно вымылся, и лишь когда стал подниматься из ванны, понял, что при падении ударился головой сильнее, чем думал, ибо у меня начались видения. Стоя голый перед окном, я обтирался полотенцем и ждал, когда мне принесут одежду, как вдруг туман внезапно рассеялся, и я увидел Элис. Держась за ограждение, она, прищурясь, смотрела на дом мадам Тренти — прямо на меня. Ее глаза сверкают яростью, или мне это только чудится? Я стиснул в руках полотенце, зажмурился, тряхнул головой и вновь открыл глаза. Туман был все такой же густой. Элис не было.

Прежде чем я успел осмыслить случившееся, появился лакей с одеждой. Облачившись в пурпурный камзол с вышивкой, черные бриджи, белые чулки, темно-синий сюртук и модный парик, я оглядел себя в зеркало. Как ни странно, я впервые не казался себе кривобоким — то ли от удара головой у меня Притупилась острота зрения, то ли новый туалет скрыл все недостатки моей внешности. Как бы то ни было, смотрелся я не хуже любого денди с Ковент-Гарден. Я сбрызнул себя одеколоном и спустился вниз — нарядный, душистый и довольный собой.

Гостиная мадам Тренти поражала воображение: мебель во французском стиле, золоченая оттоманка, оригинальный карточный столик, комод из красного дерева, на обитых серовато-зеленым дамастом стенах — большое зеркало в позолоченной раме и модные картины. На одной из них был изображен похотливый джентльмен, подглядывающий за дамой в туалетной комнате. От этого в моем воображении сразу возникло недавнее видение. Но мое внимание привлекло зеркало над камином. Именно эта вещь вспомнилась мне, когда я наблюдал за уличным гобоистом; именно эта вещь всплыла в моем подсознании, когда я лежал в обмороке на улице. Вот что тянуло меня в дом мадам Тренти.

Смотрел я не на само зеркало, а на его обрамление. На нем почти в натуральную величину была запечатлена выступающая из камышовых зарослей Венера. Как живо я представлял Партриджа, вырезающего ее фигуру. Она была бесподобно красива, но меня, помнится, заинтересовала другая деталь на раме. Над головой Венеры порхали два крылатых мальчугана. Они держали щит, похожий на тот, что висел над головой торговца рыбой. Только этот был золоченый и вместо устриц и сельдей украшен монограммой его владельца. Я прищурился, разбирая замысловатую вязь. Она была точно такая, какой я ее помнил. С буквами «М. К.».

Мадам Тренти сидела в кресле с муаровой обивкой. На ней было бледно-голубое платье, из-под которого выглядывала ажурная нижняя юбка цвета слоновой кости, в волосах — белый пушистый помпон, лицо, как и прежде, тщательно запудрено и нарумянено. Я поклонился ей. Она кивнула в ответ и взмахом веера пресекла мои попытки поблагодарить ее за помощь.

— Я рада, что вы освежились после выпавшего вам тяжкого испытания, мистер Хопсон. Этот костюм вам очень идет. Присаживайтесь, прошу вас. Хотите чаю?

Мне следовало бы знать, что знатной даме несвойственно оказывать подобный прием мастеровому, но я не анализировал ее поведение. Я был так зачарован инициалами над ее головой, которые, возможно, принадлежали автору письма в моем кармане, что не мог размышлять ни о чем другом. Я опустился в кресло напротив нее, пытаясь придумать, как завести разговор на интересующую меня тему. Она обольстительно улыбнулась мне, словно я занимал в обществе равное ей положение и она хотела произвести на меня впечатление, и стала засыпать меня вопросами. Что приключилось с Партриджем? Как произошла эта трагическая смерть? Как оказалось, что именно я нашел его тело? Она спрашивала и спрашивала, не давая мне возможности задать свой вопрос так, чтобы не проявить невежливость, что для меня было бы равносильно поражению. Поэтому мне ничего не оставалось, как отвечать ей и ждать удобного случая, чтобы спросить про зеркало. Когда я поведал ей про увечья Партриджа, она побледнела, но упоминание имени Монтфорта еще больше взволновало ее. Она судорожно замахала веером и попросила меня передвинуть заслонку, чтобы защитить ее от жара.

— Мадам, — сказал я, воспользовавшись этой короткой заминкой. — Смерть Партриджа вызывает у меня огромное недоумение. Но есть еще одно дело, о котором я хотел бы вас спросить. Я помню, что Партридж делал раму для зеркала, которое висит над вами. Скажите, это ваши инициалы на щите?

Мадам Тренти молчала, медленно водя ладонью по резному подлокотнику кресла.

— Мистер Хопсон, — наконец заговорила она, — я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к нашей беседе, но раз уж вы спросили, отвечу. Мария Тренти — псевдоним, придуманный моим отцом. Я — урожденная Мария Кармина. — Это было сказано надменным тоном. Она обращалась ко мне не по-дружески, а так, будто отчитывала нахального лакея.

Я порылся в кармане — благо, у меня хватило ума уберечь письма — и передал ей страницу, которую прислал мне Фоули.

— Минуту терпения, сударыня, и вы все поймете. Это письмо адресовано лорду Монтфорту. Под ним те же инициалы — «М. К.». Это вы писали?

Она взяла у меня письмо и склонилась над ним. Я с удивлением заметил, что у нее задрожали губы; когда она подняла голову, в ее больших зеленых глазах блестели слезы.

— Вы правы, — призналась она, вновь переходя на прежний доверительный тон. — Не знаю, каким образом это письмо попало к вам, но его действительно написала я. Прежде чем мы вернемся к разговору о Партридже и его печальной судьбе, — ведь вы пришли именно за этим, — мне хотелось бы рассказать вам немного о своем прошлом, ибо только тогда вы поймете, почему я интересуюсь вашим другом.

В этот самый момент из-за двери донеслось дребезжание посуды, и она умолкла. Слуга принес по ее распоряжению чай. Он поставил поднос на пристенный столик и подал ей серебряную чайницу. Мадам Тренти открыла ее, смешала в стеклянной чаше листья, пересыпала в чайник и щелкнула пальцами слуге, чтобы он залил их кипятком. Когда это было сделано, она, не глядя в его сторону, махнула платком, приказывая немедленно удалиться. После ухода слуги она разлила чай и возобновила разговор.

— Должна признаться вам, что я приехала сюда из Италии не только для того, чтобы создать себе имя в английском театре. Я преследовала еще одну цель, более важную. Двадцать лет назад, когда я была молода и жила в Риме, мне нечем было похвастать, кроме дарования актрисы. Мать моя умерла, когда я была ребенком. Отец был учителем музыки; он с малых лет учил меня петь, играть и танцевать, заставлял выступать с концертами перед приезжими англичанами. Они восхваляли мои таланты, и вполне естественно, что со многими из них у меня… завязывались… знакомства. — Она помолчала, несколько театрально, подавая мне хрупкую чашку на блюдце. При этом ей пришлось чуть наклониться вперед, и в вырезе ее платья я мельком увидел напудренную грудь.

— Один из них оказался крайне непорядочным человеком. Он поступил со мной бесчестно, бесстыдно обманул меня. Нашел священника, который сочетал нас браком, но, едва союз был заключен, он меня бросил… Надо ли добавлять что-то еще… — Ее подбородок дрожал, по щекам струились слезы, оставлявшие бороздки в слое пудры.

— Простите, что причиняю вам боль, — сказал я. — Судя по письму, полагаю, этим человеком был Монтфорт?

Она кивнула, аккуратно промокая глаза кружевным носовым платком.

— И от этой связи родился ребенок?

— Да, как вы выразились, от этой связи родился ребенок. Отцу стало известно о моем положении, и он заставил меня во всем признаться. — Она вновь промокнула лицо платком, потом взяла чайник и долила в мою чашку чаю. Ладони у нее были маленькие, запястья хрупкие, как у ребенка, а длинные тонкие пальцы с ухоженными ногтями странным образом напомнили мне Чиппендейла. — Он отыскал священника, который якобы сочетал нас браком. Тот заверил его, что исполнил церемонию по всем правилам, но Монтфорт забрал свидетельство себе. Отец нашел Монтфорта в Венеции, и тот в разговоре выказал себя образцом рассудительности. Заявил, что не бросал меня и конечно же не намерен губить мою репутацию, ведь он же женился на мне. Он писал мне, что находится в Венеции, но письмо, должно быть, где-то затерялось. Ему нужно возвращаться в Англию, но пока он не может взять меня с собой, ибо должен подготовить родных к приему невесты-итальянки. Когда отец любезно уведомил его о моем интересном положении, тот в качестве жеста доброй воли согласился оставить свою служанку, которая привезет младенца в Англию, как только он родится. Мне он будет регулярно сообщать о том, как растет ребенок, и через какое-то время заберет меня к себе.