Скелет за шкафом. Парижский паркур (сборник) - Юлия Кузнецова

– Я не признавалась, что он меня бросил, – сдалась я, – но ведь и ежу понятно, что это так.

– Упс, – проговорила Ника, указывая на мою маму, которая подскочила с места и бросилась к нам.

Никина мама побежала к папам, и те тоже вскочили.

– Кажется, кто-то услышал, что тебя бросил парень, – прошептала Ника.

– И что, из-за меня тарарам? – недоуменно проговорила я, но мама, поправляя съехавшие на нос очки, уже прокричала:

– Скорее! Объявили посадку на рейс!

Я наклонилась, чтобы поднять варежки, выпавшие из ее кармана, и придержала маму за руку, чтобы бедняга тоже не споткнулась о Никин чемодан, напоминавший громилу из команды по регби, которого взяли и раскрасили в цветочек.

Ника подняла его вертикально, выдвинула ручку и покатила к стойке для регистрации, где уже ждали папы.

– Мамуля, не волнуйся, – попросила я, – посадку только что объявили. Успеем.

– Но Елены Алексеевны все нет!

– Сейчас приедет, может, проспала. Она не звонила?

– Нет. Мы звонили, но она недоступна.

– Ну, может, батарейка села. Не переживай, мамуль, все будет хорошо!

– Я не могу не волноваться, – призналась мама, и я заметила, что ее глаза как-то подозрительно заблестели, – ты же в первый раз без нас летишь!

Если честно, меня ее слова слегка удивили. Я думала, что ей нет ни до чего дела, кроме умных книжек, а оказывается…

– Папа тоже переживает, – прошептала мама, подводя меня к стойке, где папы уже стояли в очереди, с нашими билетами и паспортами в руках.

Никин папа прижимал к уху трубку и хмурился. Наверное, пытался дозвониться Елене Алексеевне.

«Ничего себе новости, – подумала я, – а я решила, что папа меня с радостью сбагривает на каникулы, чтобы не заморачиваться с моими развлечениями. Нет, все-таки родители – совершенно непостижимые люди».

Я хотела поделиться этим соображением с Никой, но вдруг ее мама кивнула моей, пропустила ее вперед, а сама зачем-то взяла меня под руку.

– Зайка, у меня к тебе одна просьба…

Выражение лица у нее опять стало скорбным, словно парикмахер ей сделал не укладку, а панковский ирокез.

– Зайка, если помнишь, осенью Ника страдала от анорексии.

– Такое трудно забыть, – пробормотала я и нечаянно наехала ей на белоснежный сапог колесиком чемодана, – ой, извините.

На секунду ее лицо сделалось куда более скорбным. Она оценила урон сапогу и, вздохнув, продолжила:

– Я хотела бы, чтобы в Париже ты следила за Никой. Следила, чтобы она получала от жизни удовольствие, понимаешь? Поддерживай любые ее желания, хорошо? Особенно…

Она понизила голос до шепота:

– Особенно ее желания поесть, хорошо, Зайка?

Я хотела сказать, что я Гайка, а не Зайка, но Никина мама тоже не любит запоминать, как говорить правильно, и я просто кивнула. Про себя же подумала, что у Ники явно нет проблем с желанием поесть. Двойной карамельный сироп – это вам не шуточки.

Никина мама наконец оставила меня в покое, и я собиралась подойти к родителям, когда увидела парня, который завязывал шнурки. Невысокого такого. Даже ниже меня, насколько я могла судить по его согнутой фигуре.

И тут меня захлестнуло странное желание. Я бросила взгляд на родителей. Все четверо что-то бурно обсуждали у стойки регистрации. Наверное, переживали, что Елена Алексеевна опаздывает.

Я поставила чемоданчик. Глубоко вздохнула. Разбежалась. Внутри у меня все в пружину сжалось от волнения. Я подскочила к парню и занесла ногу, чтобы через него перепрыгнуть. Мне страшно хотелось повторить трюк, который сделал парень в растянутых штанах.

Однако у этого реакция оказалась быстрее. Он вскочил и неожиданно толкнул меня в плечо.

– Ты чего? – набросился он на меня. – С ума сошла? Что себе позволяешь?

– Ничего, – промямлила я, – простите, я… я…

Так ничего не сообразив ответить (а что тут можно выдумать?!), я ретировалась. Подхватила свой чемоданчик и подбежала к родителям, пытаясь понять: чего вдруг меня понесло через людей-то прыгать? Хорошо, папа не видел! Иначе в жизни бы не отпустил ни в какой Париж.

– Дозвонился! – громко сказал Никин отец, прижимая трубку к уху. – Что?! Когда? И… почему вы раньше мне не позвонили?!

Все уставились на него. А он отнял трубку от уха и сказал:

– Так, все. Никуда не едете.

– Почему?! – завопила Ника.

– У Елены Алексеевны вчера ночью воспалился аппендицит. Она в больнице. Только что пришла в себя после наркоза.

Повисла пауза.

– Нет! – закричали мы с Никой хором.

Переглянулись и начали хором уговаривать родителей отпустить нас одних. Никины сдались довольно быстро. А мой папа все сопротивлялся. Мало ли что случится! А если на нас нападут? Если похитят? Как вообще мы доберемся до мадам?

– На такси, – пожал плечами Никин папа.

– Ни за что! – сердито сказал мой папа. – А если их увезут неизвесто куда?

– Тогда на поезде, – подала голос моя мама, поправив очки. – Мы ездили на конференцию по вопросам французской литературы и прекрасно добрались до места на поезде.

Папа хмуро посмотрел на нее. Мол, и ты, Брут?

– Папочка, – проникновенно сказала я, – у меня есть мобильник. Звони хоть пять раз в день. Проверяй, как мои дела. И не беспокойся, все будет хорошо! Обещаю!

Папа вздохнул и притянул меня к себе.

– Ладно, – сказал он, – но если что – сразу обращайся к полицейскому!

– Особенно к симпатичному, – добавила Ника, и все, кроме моего папы, улыбнулись.

Никин папа поставил шикарный чемодан дочери на черную ленту.

– Давай свой, Гая!

– Нет, спасибо, я его в ручную кладь возьму, – отказалась я.

Никина мама защебетала:

– Солнышко, улыбайся почаще, гуляя по улицам Парижа! Вдруг тебя увидит какой-нибудь известный фотограф? Или представитель модельного агентства! Это же Париж, хани, центр мира моды!

– А еще это центр мира искусств, – добавила моя мама.

– И развлечений! – подмигнул нам Никин папа.

– И любви, – сказала Никина мама, и мое хорошее настроение испарилось.

Я подумала, что есть и еще одна причина, по которой нам явно не светит расследование.

Когда прошлым летом нам повезло найти похищенного мальчика с помощью канарейки, я не хотела ехать в Звенигород[30].

Когда мне доверили расследовать похищение важной рукописи на кафедре МГУ, я не хотела ходить на занятия в университет.

То есть оба раза судьба как бы примиряла меня с реальностью. Показывала мне: в любом скучном месте можно обнаружить что-то интересное.

А сейчас я хочу уехать. Уехать, убраться, умчаться из Москвы, подальше от этого дылды с глазами-озерами, в глупой куртке с тысячью карманов, с дурацкой прической и помешанностью на энергии и карме… Такого дурацкого дылды… Которого я все еще люблю.

Клянусь, в Париже я постараюсь забыть его навсегда!

Глава 2, в которой я попадаю под гипноз человека-волка

– На Лувр обязательно оставь целый день, – посоветовала мама, обнимая меня у металлической подставки, отгораживающей зону таможенного контроля, – и не забудьте о выставке Мане в соборе.

– И если что – сразу к полицейскому, – напомнил папа, взяв меня за руку.

– Мы же всего на неделю едем, – сказала я, высвобождаясь и хватаясь за ручку чемодана.

– Вот именно, – сказала мама, – день на собор Сакре-Кер, день на Лувр, день на Монмартр, день на…

– Варежки, – сказала я, снова поднимая их с пола. – Мам, может, тебе их в сумку убрать? Теряешь все время.

– И несколько дней на развлечения оставьте, – посоветовал Никин папа, обнимая дочь, – в Диснейленд, что ли, сходите.

– Или в ночной клуб, – добавила Ника.

– Что?! – возмутился мой папа. – Ночью вы должны быть в пансионе. Под присмотром мадам Пуарэ.

– Икзектли, – кивнула Ника и нацепила солцезащитные очки.

Она вообще выглядела как суперзвезда: темные очки, белая водолазка и меховая жилетка, розовые унты. И накрашена, как всегда, – словно уже стоит под софитами. Даже жалко, что ей нужно будет потолстеть. Такая красавица.

– Не стойте на проходе, – попросил таможенник.

Он был бледный и небритый, весь какой-то невыспавшийся. Бедняга, начинать работу в шесть утра – это ужас, конечно.

– Проходите, – сказал он, – а то опоздаете.

– Идем, – кивнула Ника, но папа придержал меня за локоть.

– Слушай, – тихо сказал он, – только никаких историй! Хватит того, что вы едете одни! Никаких расследований, поняла?

– Я…

– Не волнуйтесь, мистер Арутюнян, – обворожительно улыбнулась Ника, приподняв очки, – мы всю неделю будем залечивать разбитое сердце вашей дочери.

– Что?!

– Вы идете или нет? – возмутился таможенник, подавляя зевок.

Помахав родителям в окошко, отделяющее зону таможенного контроля от зала ожидания (уходя в сторону эскалатора, мама все-таки выронила варежки, и никто, кроме меня, этого так и не заметил), я пробурчала:

– Обязательно было болтать про мое разбитое сердце?