Со взведенным курком - Иван Михайлович Мызгин

тюрьма устроила обструкцию, но администрация собирается пороть и впредь. Это может привести черт знает к чему! Я уверен, что тюремщики стараются спровоцировать наших на активное выступление, чтобы расправиться с ними. Надо попробовать устроить им побег. Нужно тщательно все там высмотреть, разведать. Самый подходящий для этого дела человек — ты, Петруська. Поезжай…

Я снова отправился в далекий путь — и, что говорить, не с легким сердцем. Побывал в Тобольске, вернулся в Уфу. И снова — в Сибирь, в знакомый Александровский централ.

Оказалось, что из Александровска бежать немыслимо. Из Тобольского же централа должны были вскоре освободить большевика Владимирова. Ему предстояло остаться в Тобольске на поселении, но мы договорились, что он сбежит в Уфу. Комитет отложил разработку вариантов побега до приезда Владимирова: тот отлично знал условия Тобольского централа.

Меня на некоторое время спрятали подальше от греха в деревню. Но вскоре вызвали обратно: приехал Владимиров.

Не знаю, почему именно, — может, по чутью подпольщика, которое не раз выручало, — но только я попросил комитетчиков на всякий случай показать мне Владимирова на улице — ведь я, когда был в Тобольске, жил у его матери, приехавшей поближе к сыну, и видел его фотографию.

Так и сделали.

В пять часов вечера в каменные торговые ряды приезжего привела одна из сочувствующих. Я, как и условились, прошел мимо и… сразу увидел, что это никакой не Владимиров.

Но тут женщина допустила оплошку — она указала на меня и шепнула: вон, мол, тот самый Петрусь, что жил в Тобольске у вашей мамы.

Не успел я отойти, как меня сзади окликнули:

— Петрусь! Приезжий.

Он радостно поздоровался, словно мы с ним были старинные друзья, и попросил поскорее идти куда-нибудь на конспиративную квартиру:

— Ведь мне опасно долго разгуливать по улице.

Все повадки этого человека, манера говорить, какой-то скользящий взгляд вызывали у меня антипатию. Но я как ни в чем не бывало заговорил с ним, стал расспрашивать, как живут в Тобольске заключенные симцы. «Владимиров» стал с подъемом рассказывать. Рассказывал он гладко, слишком гладко. Вроде бы заученно. У меня крепла уверенность, что передо мной шпион.

— А с кем же из симцев вы сидели? — как бы к слову спросил я.

— Со всеми вместе.

Это была уж явная ложь — мы отлично знали, что симцы находятся в четырех разных камерах!

Чтобы окончательно удостовериться, я поинтересовался здоровьем товарищей, называя их по именам. Тут Владимиров окончательно запутался: имен своих «сокамерников» он не знал.

Итак, приезжий — провокатор. Немедленно обезвредить негодяя!

— А и правда, негоже столько времени нам с вами разгуливать! — спохватился я. — Пойдем к одному товарищу, поговорим лучше у него.

Продолжая разыгрывать дружелюбное добродушие, я повел «Владимирова» безлюдной дорогой в сторону Белой, безмятежно рассказывая спутнику что-то веселое.

Нервы напряжены до крайности.

Не упустить момент!

Дорога сузилась в тропу и потянулась кромкой оврага. Кругом — ни души.

Темнело.

Пора!

Как можно естественней, словно увлекшись беседой, я мягко взял врага за руку, крепко ее сжал. И хорошо освоенным приемом джиу-джитсу заломил через плечо. Хруст костей, крик — и «Владимиров» полетел в овраг…

А теперь поскорей отсюда!

Уже входя в рабочий поселок, я услышал позади несколько выстрелов — придя в себя, шпион старался привлечь к себе внимание. Пусть стреляет! Теперь провокатор безвреден для нас.

Позднее комитет через своего человека в полиции установил, что какой-то предатель выдал охранке нашу переписку с подлинным Владимировым. Того снова арестовали, а вместо него с его документами послали из Тобольска в Уфу шпиона. Этот самый шпион и лежит теперь в больнице со сломанной в локте рукой. Там его посетил сам губернатор, и «Владимиров» клял себя за то, что, приехав на Урал, не явился по инстанции, а начал действовать на свой страх и риск. Видать, возмечтал не делиться ни с кем славой и наградой! Больше неповадно ему будет…

Путь на запад

По приказу комитета мне пришлось некоторое время бездельничать по конспиративным квартирам. Самой удобной была квартира Анастасии Семеновны, «женщины — зубного врача и техника», как значилось на табличке. Здесь я убивал время тем, что помогал хозяйке: отделывал на специальном станочке искусственные челюсти и зубы.

Через несколько дней в часы приема пришел сам Арцыбушев — грустный и с перевязанной щекой. Догадливой и хитрой оказалась моя хозяйка! Когда дошла очередь, она впустила Василия Петровича в кабинет «на прием», усадила его в кресло и стала «ковыряться во рту». Тот аж застонал «от сильной боли». Анастасия Семеновна помогла ему встать и повела в соседнюю комнату, приговаривая:

— Вам надо полежать немного, успокоиться, знаете — возраст у вас…

«Марксу» было уже под шестьдесят.

А в соседней комнате с нетерпением ждал Арцыбушева я. Врач возвратилась в кабинет продолжать прием, а я бросился к нашему «Деду». Очень мы любили его, могучего, громогласного, пропахшего махорочным дымом — он беспрестанно курил огромные самокрутки, — нашего учителя, воспитателя, пестуна молодых большевиков. Почти каждый из нас, уральских революционеров, был чем-то обязан Василию Петровичу.

— Пришел с тобой проститься, Петрусь, — сказал Арцыбушев, закуривая очередную цигарку.

— Куда вы уезжаете, Василий Петрович?

— Не я, а ты уезжаешь.

— Куда нынче прикажете? — не удивился я.

— Комитет поручил мне отправить тебя за границу. Поучишься, отдохнешь от подпольной жизни и от каторги.

Я присвистнул:

— Далеконько!..

— Поедешь через Либаву. Правда, явки у нас там старые, но других нет. Так что имей это в виду и будь осторожен.

— Не впервой! — лихо сказал я.

«Дед» внимательно поглядел на меня:

— Ох, смотри, парень, придется с тебя спесь сбивать, ежели жандармы без нас этого не сделают!

Я засмеялся. Неожиданно «Дед» озорно подмигнул и, наклонившись ко мне, довольно чувствительно ткнул своим жилистым кулаком в бок. И, сразу приняв серьезный тон, сказал:

— Из Либавы тебя переправят в Брюссель, а оттуда — в Париж. Передашь товарищам, что мы очень нуждаемся в печатном слове. Последнее время транспорты литературы приходят нерегулярно и редко. Расскажи, что рабочие на Урале бурлят, как и по всей России. Лучшие товарищи, не сломленные репрессиями, бегут из ссылки и с каторги. Да в общем сам знаешь все это.

Он минуту помолчал, положил мне руку на плечо:

— Может, увидишь Владимира Ильича, он бывает наездами в Париже, кланяйся ему. Передай, что Урал по-прежнему — большевистская крепость. Ну, он на тебя, брат, посмотрит и без слов это поймет. Он, Владимир Ильич, такой… — «Дед» покрутил головой. — Догадливый… До людей жадный… Ну, вот… — Арцыбушев стал закуривать. — Теперь так. На всякий случай вот тебе еще явка в Москву, к одному мне лично знакомому товарищу.