Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина - Александра Вадимовна Николаенко

У всего на свете есть расписание. Человек – существо хотя не бессмертное, подверженное случайностям, но однако же имеет столько в себе уверенности, что не только составляет расписанье автобусов, но и вешает на стену календарь на будущий год. Позволяет себе, основываясь на опыте прошлого, предполагать за будущим, что оно последует прошлому следом. И оно в самом деле следует, относительно, но старается все-таки соблюдать. Так, в сентябре неизменно желтеют листья, в октябре тускнеют и опадают, в ноябре наступает вся эта мерзкая безнадежная холодина и слякоть, в которой человечество выживает знанием, что от Нового года не так далеко до апреля. Даже можно сказать, человечество выживает знанием, что когда-то это все кончится, но не кончится никогда.

Расписание есть у всего, и нужный автобус наконец появился. Двери в салон приветливо распахнулись, все желающие (или обреченные) втиснуться как-то втиснулись, набились и оплатили. Среди них не было только одного пассажира. Олега Петровича. Оставшийся за бортом еще раз вгляделся в дорожную перспективу – можно было предположить, что беднягу оттиснули или, против того, рассчитывал он на более свободный следующий салон. Автобусы с нужным номером часто следуют в нашем городе бампером в бампер.

Однако последующие действия Олега Петровича опровергли решительно оба наших предположения, ибо непонятный человек этот вдруг решительно развернулся и зашагал в направлении, противоположном автобусной остановке. Ветер дул в лицо ему, это был ноябрьский склочный ветер из тех московских пород, что имеют обыкновение дуть в противоположную идущему сторону, сбивая с пути, но выражение лица уходившего ясно свидетельствовало о том, что на этом пути встречал он и сопротивленье похуже…

Своим необъяснимым уходом Затравкин этот, которого мы до этого, честно сознаться, и знать не знали, заинтересовал нас чрезвычайно, и под защитой непроницаемого экрана мы решились устремиться за ним.

Толпа, идущая навстречу Олегу Петровичу, чрезвычайно густа в эти неприятные сумрачные часы, когда полусонное человечество благодаря расписанию небесных светил собирается вместе, двигаясь в одном направлении, в едином отвращении друг к другу. Благодаря сопротивлению бредущей навстречу толпы мы в какой-то момент едва не упустили Затравкина. Дело в том, что при переходе улицы на зеленый сигнал Олег Петрович вновь повел себя странно. Видимо, это был человек совершенно непредсказуемый, ибо, только было мы упустили его из виду, как лицо его промелькнуло в толпе, идущей в противоположную сторону. Это значило, что где-то посреди пешеходной реки Олег Петрович развернулся опять. Мы ринулись следом.

Теперь Затравкин очень быстро и не оглядываясь шагал вдоль линии магазинов к арке. Еще больше сделалось наше недоумение, когда, став невидимым под укрытием стен, он внезапно вновь появился, промчавшись мимо нас к остановке. Узнать нас он, конечно, не мог, но взгляд его, брошенный на нас, был чрезвычайно пронзительный, подозрительный и беспокойный. В этот миг нам даже захотелось оставить в покое этого странного человека, но любопытство, как говорится, сильнее кошки.

Так петляет заяц, уходя от погони, так лис заметает следы, как человек этот, не подозревавший что мы за ним наблюдаем, тем не менее, видимо, что-то подозревал. Ибо все быстрее шагал, беспокойнее поводил плечами и озирался. Так что вскоре, честно сознаться, стали озираться и мы, надеясь обнаружить того, кто его преследовал…

Напрасно мы обернулись, напрасно мы отвлеклись! Ожидая появления преследователя, упустили преследуемого из виду. В миг, когда мы вновь нашли героя нашего, лицо его уже прижималось к окну отправляющегося автобуса. С тем, оставшись за бортом жизни его и свободы личного выбора, потрясенные, смотрели мы вслед…

Затравкину Олегу Петровичу. Человеку, изменившему алгоритм предопределенности «неизменное неизвестное» на такое же «неизменное неизвестное», но свое.

Обыкновенная повесть

«Всякий страждущий – за утешением, лодки – к пристани, к крову – путник. Всякий трудится отдохнуть, всякий бодрствует, чтоб уснуть, всяк рожден, чтобы сгинуть. Человеку нужен ночлег. Краткий сон – наградой за дневные труды, вечный сон будет вечной наградой…»

Нет пророка в своем отечестве! Хорошо же вроде пишу… Нужно только ноженки все же найти мои маникюрные, очень ногти по клавишам цыркают… и куда я, сволочь, их подевал?

Ф.М. Булкин

В возрасте восьмидесяти семи лет Платон Андреевич стал замечать за собою странное, ничем не вызванное, прежде абсолютно ему не свойственное желание. Жить. Жизнь загробная хотя и равняла в правах, достатке и благах с сильными мира, тьфу на них, все равно рисовалась безрадостной. Лучше дарницкий хлеб, сольцой присыпанный, здесь, чем, при всем нашем уважении, тамошний. Ибо тамошний – хотя и причастие, братство, равенство, но не равен другому даже в равнении человек и уж слишком навязана эта, так сказать, «общая справедливость».

Все уходим вынужденно туда, согревая себя надеждой на лучшее, но где видели вы, чтобы оправдались за гробовою чертою эти надежды? Иногда им случается оправдаться, но здесь – случается, там – не знаем.

С тем, на исходе 87 лет, Платон Андреевич встрепенулся, открыл глаза, можно даже сказать проснулся от жизни, и ему совсем не пришлась по душе эта вынужденная, навязанная система. Так бывает: живет человек, как спит, и завод постепенно кончается, а все равно ни выстрелом, ни будильником не разбудишь. О Платоне же нашем Андреевиче можно сказать: нашел в таком возрасте человек смысл жизни.

Здесь должны будем удивить читателя нашего, ибо с момента решения этого стал Платон Андреевич молодеть не по дням, по часам, с каждым часом, со вздохом каждым, как со всеми нами наоборот, если мы того даже не замечаем.

Процесс превращения в муху был показан нам в голливудском кино, но процесса омоложения с такой силой наглядности, достоверности, очевидности, с какой было дано увидеть Платону Андреевичу в зеркале, голливудское кино еще не дало.

Вот у Дориана старел портрет, и портрет этот в конце концов довел героя до окончания, сдали нервы. Но портрет Платона Андреевича был в его зеркале, и он молодел. Обновление свойственно клеткам, однако, как известно, к старости процесс обновления замедляется, шестеренки стираются, сердце не вечный двигатель, а скорее заводные часы. Но Платон Андреевич без сомнения обновлялся. Говорят, человек, уверовавший на гречишное зернышко, может сдвинуть гору, человек целеустремленный тоже может сдвинуть ее, и для этого сдвижения так же необходимы сила воли и вера. Но вера в себя. Чтобы сдвинуть гору, сделайте шаг к горе. И Платон Андреевич шаг этот сделал.

Цель ведет, пинает, манит человечество к могильной черте; цель Платона Андреевича его от этой черты уводила.

Он молодел против всяких