Учение о цвете - Иоганн Вольфганг Гёте

не может быть недостатка в почитателях и учениках, которые подвергают подобную ткань историческому изучению, восхищаются ею и, поскольку это возможно, усваивают способ представления своего учителя. Часто подобное учение приобретает такую власть, что человека, осмелившегося усомниться в нем, сочли бы дерзким и безрассудным. Лишь позднейшие века могли посягнуть на такую святыню, снова вернуть предмет рассмотрения обыденному человеческому уму, попроще отнестись к вопросу и повторить об основателе секты то, что сказал какой-то остряк об одном великом натуралисте: он был бы великим человеком, если бы поменьше изобретал.

Но, пожалуй, недостаточно отметить опасность и предостеречь от нее. Нужно, по крайней мере, высказать свое мнение и показать, как сам думаешь избежать такого уклонения или как избег его до нас другой человек, если такой известен.

Я сказал выше, что непосредственное применение эксперимента к доказательству какой-либо гипотезы я считаю крайне вредным; этим я дал понять, что посредственное его применение я признаю полезным; а так как от этого пункта все зависит, то надо высказаться яснее.

В живой природе не случается ничего, что не стояло бы в связи с целым, и если показания опыта являются нам только в изолированном виде, если на эксперименты нам приходится смотреть лишь как на изолированные факты, то это не значит, что они и существуют изолированно, и вопрос только в том, как найти нам связь этих феноменов, этих событий.

Мы видели выше, что прежде всего были подвержены заблуждению те, кто изолированный факт пытался непосредственно связать со своей способностью мышления и суждения. С другой стороны, мы найдем, что больше всего создавали те, которые по мере возможности расследовали и разрабатывали все стороны и модификации какого-нибудь отдельного показания опыта, отдельного эксперимента.

Так как все в природе, в особенности же более общие силы и элементы, находится в вечном действии и противодействии, то о каждом явлении можно сказать, что оно стоит в связи с бесчисленными другими, подобно тому как о свободно парящей светящейся точке мы говорим, что она испускает лучи во все стороны. И вот, предприняв такой эксперимент, сделав такое наблюдение, мы должны с наивозможной тщательностью исследовать, что́ непосредственно с ним граничит, что́ прямо за ним следует; на это нам нужно обращать больше внимания, чем на вещи, имеющие к нему отношение. Повторение каждого отдельного эксперимента является, таким образом, настоящей обязанностью естествоиспытателя. Это прямо противоположно обязанности писателя, который хочет развлекать. Последний возбудил бы скуку, если бы не оставил на долю читателя о чем подумать. Первый же должен без устали работать, словно он не хочет оставить своим последователям никакого дела, хотя несоразмерность нашего рассудка природе вещей напоминает ему заблаговременно, что ни у одного человека не хватит способностей для завершения чего бы то ни было.

В первых двух статьях моих оптических исследований я пытался установить ряд таких экспериментов, которые тесно граничат и непосредственно соприкасаются друг с другом, да в сущности, если хорошо знаешь их и окидываешь одним взором, составляют только один эксперимент, только один опыт с самых различных точек зрения.

Подобный опыт, состоящий из многих других, есть, очевидно, опыт высшего рода. Он представляет собою формулу, которою выражается несметное количество единичных численных примеров. Добиваться таких опытов высшего рода я считаю самой высокой обязанностью естествоиспытателя; на это указывает нам и пример самых выдающихся людей, работавших в этой области.

Этой осмотрительности – связывать в ряд только ближайшее с ближайшим или, вернее, выводить ближайшее из ближайшего – нам надо поучиться у математиков, и даже там, где мы не пользуемся счислением, мы всегда должны приступать к делу так, как будто нам предстояло отдать отчет строжайшему геометру.

Собственно, ведь как раз математический метод благодаря своей осмотрительности и чистоте тотчас обнаруживает всякий скачок в утверждении; и доказательства его, в сущности, только обстоятельно разъясняют, что предлагаемое в связи было налицо уже в своих частях и во всей своей последовательности, что оно охвачено взором во всем своем объеме и при всех условиях правильно и несокрушимо продуманно. Таким образом, его демонстрации являются всегда больше изложениями, рекапитуляциями, чем аргументами. Проведя здесь это различие, я позволю себе кинуть ретроспективный взгляд.

Очевидна большая разница между математической демонстрацией, проводящей первые элементы через столько соединений, и доказательством, которое мог бы вести, опираясь на аргументы, умный оратор. Аргументы могут содержать совершенно изолированные отношения, и все-таки остроумие и фантазия могут свести их к одному пункту и с достаточной последовательностью создать видимость права или несправедливости, истины или лжи. Точно так же можно, подобно аргументам, сопоставить в пользу какой-либо гипотезы или теории отдельные эксперименты и провести более или менее ослепляющее доказательство.

Тот же, кто стремится приступать к делу честно по отношению к себе и другим, будет самым тщательным образом разрабатывать отдельные эксперименты и таким путем добиваться опытов высшего рода. Последние можно выражать краткими и понятными предложениями и сопоставлять друг с другом, а по мере разработки этих предложений – упорядочивать их и приводить в такое соотношение, чтобы они стояли, поодиночке или вместе, столь же непоколебимо, как математические положения.

Элементы этих опытов высшего рода, представляющие многочисленные отдельные эксперименты, могут затем быть исследованы и испытаны каждым человеком, и тогда нетрудно решить, могут ли все отдельные части быть выражены одним общим положением. Ибо здесь нет произвола.

При ином же методе, когда то, что мы утверждаем, мы хотим доказать изолированными экспериментами, словно аргументами, решение часто добывается только софистическим путем, если не остается вообще под сомнением. Если же собран ряд опытов высшего рода, то пускай рассудок, фантазия, остроумие сколько угодно пробуют на них свои силы, это не принесет вреда, это будет даже полезным. Никакая тщательность, старательность, строгость, даже педантичность не будут излишни в этой первой работе, ибо она предпринимается для современности и для потомства. Но эти материалы должны быть упорядочены и расположены в ряды, а не сопоставлены гипотетическим образом, не использованы для систематической формы. Тогда каждому предоставляется на свой лад связывать их и составлять из них целое, вообще более или менее удобное и приятное для человеческого способа представления. Таким путем различаются вещи, которые должны быть различаемы, и собрание опытных данных можно увеличивать гораздо скорее и чище, чем в том случае, когда позднейшие эксперименты, подобно камням, доставленным по окончании постройки, приходится откладывать неиспользованными…

Четыре ступени познания[82] (около 1795)

…Никто, собираясь приобрести научное знание, не предчувствует с самого начала необходимости все время повышать напряженность своего образа мышления и представления.

Кто занимается науками, лишь мало-помалу начинает чувствовать