Первая любовь - Viktoria Smail

его я улыбалась лежа у Димы на груди радовалась получившемуся слову «ДА». Спустя пару лет, после того как его стало, я в очередной вечер сидя на полу в слезах и ожидая очередную бессонную ночь, которые после его смерти стали обычным явлением крутила пальцами браслет и повернув руку посмотрела на инициалы, которые перевернулись сложив слово «АД», как символично подумала тогда я, а ведь действительно после его смерти моя жизнь превратилась в ад, горе и слёзы. Эти 10 лет, я не жила, я — существовала. Я не хотела ехать на съемки, я не хотела выходить из дома, ни с кем не хотела говорить и никого не хотела видеть. Я не понимала почему это произошло именно с ним? Почему такая нелепая случайность случилась именно с ним? Почему именно он зацепился за камень, непонятно почему он отклонился от трассы, вопросов было много и все без ответа. Я винила себя что все же не настояла и отпустила его на этот спуск, я не могла простить это себе, я не представляла, как теперь буду жить без него, как дышать, если в груди нет сердца, ведь сердце было с ним, а теперь его нет и душу раздирает боль, горечь и тоска! Я заперлась и спряталась от всего мира, добровольно заточив себя в темной квартире, предварительно задернув все шторы и отключив телефон, я не ела, только пила алкоголь, как я выжила тогда не знаю. Мне не хотелось выходить, ведь так я верила, что сохраниться его запах на вещах и в квартире дольше, я бредила, он мне мерещился, я протягивала к нему руку и он растворялся, а я выла и орала в тишину и пустоту квартиры, не желая отпускать его улыбающийся такой любимый и желанный образ. Если удавалось заснуть, мне всегда снились кошмары, от которых я просыпалась с криком и слезами. Однажды я проснулась от ужасного и беспрерывного стука в дверь и бесконечной трели дверного звонка. Кое-как собрав остатки сил, я поднялась с пола, шатаясь и держась за больную от алкоголя голову поплелась посмотреть кто тарабанит и звонит, открыв дверь на пороге я увидела заплаканную и изведенную Иру, увидев меня она пришла в ужас, я похудела килограмм на 10, на мне болталась футболка Димы, а свои шорты я держала рукой чтоб они не упали. Я была кожа да кости, Ира вошла в квартиру и истерически начала орать на меня.

— НАСТЯ, ВОЗЬМИ СЕБЯ В РУКИ! ТЫ СЕБЯ ВИДЕЛА???ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО РОДИТЕЛИ СХОДЯТ С УМА??? ТЫ ЗАБЫЛА, ЧТО У ТЕБЯ ЕСТЬ СЫН? ТЫ СОВЕСТЬ ИМЕЕШЬ? НЕ ДУМАЕШЬ О СЕБЕ ПОДУМАЙ О СЫНЕ И О РОДИТЕЛЯХ, ТЫ ДУМАЕШЬ ИМ ЛЕГКО??? — от Иркиного крика я скривилась и разрыдалась.

— Ира, его НЕТ! Понимаешь? Нет его! Как я теперь буду жить??? Я помню, что у меня есть сын, но мне плохо и больно, я не могу…я ничего не могу, — в конце я уже шептала, захлебываясь от слез. Ира покачала головой и крепко обняла меня, я плакала у неё на плече очень долго, она лишь гладила меня по волосам. Когда слезы вроде закончились, она повела меня в ванную раздела и засунула меня под душ, помогла вымыться, после приготовила ужин и положила немного мне на тарелку. Она осталась со мной, я слышала, как она говорила по телефону и сказала, что будет со мной до тех пор, пока я хоть немного не приду в себя. Со мной она прожила три недели, готовила, убирала и, по сути, нянчила меня, кормила чуть ли не с ложечки пока я не набрала обратно вес, обнимала и успокаивала, когда меня накрывала истерика, Ира вылила весь алкоголь что был в доме, чтобы у меня больше не было возможности забыться. Через две недели, когда я более не менее пришла в себя, Ира отвезла меня к родителям чтоб я забрала Тёму, родители ничего не сказали мне, лишь обнимали и целовали со слезами на глазах. Они знали и видели, насколько мы с Димой любили друг друга и понимали, насколько мне тяжело. С тех пор я училась жить без него.

Я для Тёмы стала и мамой, и папой. Папу он не помнил, когда Димы не стало Тёме только исполнился годик. Я часто показывала ему фотографии Димы и очень много рассказывала ему о папе. Тёма всегда с интересом слушал и задавал много вопросов. Самое тяжелое было объяснить куда делся папа и почему не приходит, я никогда не врала, всегда отвечала правду, на любой его вопрос, однажды мне пришлось ему рассказать, что случилось с папой, Тёма горько плакал.

Заново учиться жить — было тяжело, и чтобы хоть как-то ощущать его, я часто перечитывала наши с ним переписки, слушала голосовые сообщения, пересматривала фото и видео из семейного архива, мне казалось, что так он хоть чуть-чуть с нами, что так он хоть на пару минут жив. Первое время я практически не уходила с кладбища, сидела и говорила с его могилой, Ира практически силой меня оттуда забирала, уйти самой сил не хватало.

Милана меня не торопила, но через два месяца я решила, вернуться к работе, я понимала, что работа — это моё спасение. На кладбище я стала приезжать реже, каждая поездка к нему рвала мне душу и сердце на части. Спустя годы я прихожу к нему только тогда, когда очень тяжело или когда воспоминания накрывают невыносимой волной боли. Первое время выходить в свет мне было тяжело, мне казалось, что меня голую выставили на площадь, где меня пристально все рассматривали, словно под микроскопом следили за каждым моим движением, вздохом, взглядом. Вопросы журналистов не заканчивались, а фальшивые сочувствующие взгляды моих коллег, со многими из них я снималась в кино, рекламах, клипах, фотосессиях, просто начинали раздражать. Я никогда ни с кем из них близко не дружила и не общалась, я хорошо знала где я нахожусь и в каком бизнесе я работаю, здесь друзей нет и никогда не будет. Мне была противна жалость, а уж тем более от них и создала новую версию себя, холодную, циничную, но для моего образа жизни самую правильную. Я не могла выйти из дома ненакрашенной, я не могла плакать и страдать, я не могла дать слабину, я была эталоном для миллионов людей, я всегда должна была улыбаться и радоваться жизни, я не имела права плакать и страдать — это моя цена, цена