Владигор. Римская дорога - Николай Князев

— Жизнь… — ответил Марк, не разжимая губ, но хитрый лисенок услышал его ответ.

— Глупое желание. Жизнь так суетлива. В ней нет строгости, которая есть в смерти. Выбери смерть, Марк Антоний Гордиан.

— Кто хочет моей смерти? — спросил Марк. — Максимин?

— При чем здесь этот грубый солдафон? — хихикнул лисенок. — Я хочу твоей смерти! Я!..

Марк выхватил висевший на поясе кинжал и изо всей силы ударил проклятого лисенка. Но он не убил его — зверек просто исчез… Марк закричал в ярости и проснулся…

Он понял, что заснул на ложе перед картиной. Несмотря на раскрытые окна, в комнате было необыкновенно жарко — чистая льняная туника на Марке, которую он надел после ванной, была насквозь мокрая от пота. А картина по-прежнему продолжала меняться. Олень так и не вернулся — Марк прекрасно видел корни дуба, впившиеся в землю, как пальцы огромной руки. Но норы под корнями не было. Пропал и лисенок. Зато кинжал вонзился в то место, где прежде находилась нора. Он вошел в штукатурку фрески по самую рукоять, и вокруг него не осталось трещин. Марк хотел его вытащить и не смог — кинжал теперь представлял одно целое с картиной, он был нарисован! Да так искусно, что казался настоящим.

В этот момент в комнату вбежал раб и, бухнувшись на колени, пробормотал:

— К вам посланец сената, доминус…

Раб, как и все в доме, ожидал скорой и неминуемой смерти своего господина.

— Ты боишься? — спросил Гордиан.

Раб молча кивнул.

— Не бойся. Я уже составил завещание. После моей смерти все рабы в доме получат свободу.

Тем временем вошел посланец сената. Гордиан предстал перед ним в одной тунике, с мокрыми от пота, прилипшими ко лбу волосами. Посланцем оказался сам сенатор Векций Савин, известный своим красноречием и энергией. Через Траяна он состоял с Гордианами в дальнем родстве. Марк мысленно усмехнулся, — было что-то издевательское в том, что родственник явился к нему с подобной миссией. Что ожидает Гордиана — милость или гнев? Милость — если ему позволят самому перерезать себе горло. Но такое милосердие приведет в ярость Максимина. Сенаторы наверняка поспешили приговорить его к изуверской казни, которая могла бы утолить лютый гнев императора. Марк почувствовал, как капли пота, на этот раз уже холодного, противно щекоча кожу, стекают меж лопаток. Нет, нельзя подавать вида, что он боится. Его отец и дед не умели властвовать как положено римлянам, но сумели достойно умереть. И он тоже должен… хотя бы это…

— Приветствую тебя, Векций Савин, — проговорил Гордиан и обрадовался, что голос его не дрогнул. — Какова воля отцов-сенаторов?

— Принято решение возвести тебя в сан сенатора, Марк Антоний Гордиан, — отвечал Векций с почтением. — Народ Великого Рима избрал двух новых императоров — Максима Пупиена и Бальбина, а тебя желает видеть Цезарем, их наследником. Ты должен немедленно явиться на Капитолий.

Поначалу Марку показалось, что Векций решил разыграть его. Потом понял — тот говорит серьезно. Ему вдруг сделалось смешно, губы запрыгали сами собой, и он едва справился с собою, до боли закусив нижнюю губу. Два посланных сенаторами вольноотпущенника внесли сенаторскую тогу с пурпурной полосой. Пока Гордиана наряжали, вольноотпущенник, один из тех слуг, которые всегда знают больше, чем сами господа, шепнул на ухо Марку:

— Избрать Пупиена и Бальбина предложил сам Векций. Они тут же отправились на Капитолий, чтобы принести благодарственные жертвы. Но собралась толпа и стала кричать, чтобы тебя назначили Цезарем. Ни народ, ни солдаты не любят этих двоих и согласны терпеть их, если ты будешь рядом. Теперь Пупиен и Бальбин сидят, осажденные, в храме Юпитера и ждут, когда ты, светлейший, прибудешь им на помощь. А Векций побежал за тобой, чтобы все выглядело так, будто он первый хотел твоего избрания.

— Как тебя зовут? — спросил Марк словоохотливого вольноотпущенника.

— Корнелий…

— Из тебя получится хороший обвинитель в суде, Корнелий…

— Я уже выступал дважды… — отвечал тот, скромно потупив глаза.

Марк сел в носилки Векция. Отряд преторианской гвардии сопровождал их к храму.

— Я бы не особенно доверял преторианцам, — шепнул Векций. — Почти все они на стороне Максимина.

— Кому же можно доверять, кроме самого себя? — спросил Марк.

— Тому, кто не способен меняться, — отвечал Векций.

— То есть никому?

В ответ сенатор промолчал.

Вокруг храма Юпитера Капитолийского бурлила толпа. У многих были палки и камни, и, судя по возбужденным крикам, почти все явились сюда изрядно навеселе. Пупиен с Бальбином напрасно пытались с помощью городской гвардии и юношей из сословия всадников проложить себе дорогу сквозь толпу. Но, услышав имя Гордиана, собравшиеся расступились и пропустили носилки к ступеням храма. Это походило на чудо. В сущности, у Гордиана не было никакой власти… Всего лишь имя, пусть известное и громкое, но все же не настолько, чтобы мгновенно очаровать толпу. Люди выкрикивали его имя и неистовствовали. Их восторг граничил с безумием.

«Они околдованы», — подумал Марк.

— Я умру за тебя, Гордиан! — кричал плебей в грязной драной тунике, отталкивая не менее фанатичного поклонника. — Да хранят тебя боги, Гордиан!

Марк вылез из носилок и поднял голову. Почудилось ему, что Минерва на фронтоне повернула голову в золотом шлеме и взглянула вниз, ее глаза испытующе смотрели на Гордиана.

— Ты видел? — шепнул Марк Векцию.

— Что? — Сенатор тоже посмотрел наверх, но мраморные боги вновь были неподвижны.

— Знамение… — Гордиан подумал, что ему в самом деле почудились и это движение, и этот взгляд.

Пока он поднимался по лестнице к золотым дверям храма, вслед ему вновь неслись крики:

— Марк Гордиан, боги дали нам тебя! Да хранят тебя боги, Марк Гордиан!

Новые императоры, два старика в императорском пурпуре, ожидали его на ступенях, отгороженные от бушующей внизу толпы ненадежным забором гвардейцев. Бальбин был стар. Максим Пупиен — еще старше. Чуждый военному делу Бальбин выглядел растерянно — на его полном лице с короткой бородой, больше похожей на десятидневную щетину, блестели мелкие капельки пота. Тога была испачкана жертвенной мукой — разъяренная толпа не дала ему произвести положенные жертвоприношения. Старый вояка Пупиен (говорили, что происхождения он самого низкого и отец его был простым тележным мастером) смотрел хмуро. Вообще говоря, он всегда сохранял печальное выражение лица, отчего его прозвали Скорбным, но сегодня у него был вид человека, присутствующего на собственных похоронах. Если бы сейчас Пупиен стоял во главе легиона и вел солдат против германских племен, он бы чувствовал себя куда увереннее. Толковать с толпой горожан было вовсе не по его части.