Воспоминания о революционном Новониколаевске (1904-1920 гг.) - Михаил Никитин

14 декабря Новосибирск стал снова советским. Больше 30 тысяч солдат и около 2 тысяч офицеров, штабы 2-й и 3-й колчаковских армий почти в полном составе остались в городе безоружными в качестве пленных. Захваченные нами трофеи трудно и подсчитать: более 200 орудий, в том числе вся тяжелая артиллерия Колчака, 2 бронепоезда, 5 броневиков, около 1000 пулеметов, более 50000 винтовок, 5 миллионов патронов и 3 миллиона снарядов. Были также захвачены все интендантские артиллерийские и инженерные склады фронта, огромное количество разного имущества. К большой радости, досталось нам и значительное количество медикаментов. Эти трофеи для нас представляли огромную ценность: начиналась эпидемия сыпного тифа, оставленная колчаковцами.

Характернейшую, прямо-таки символическую, сцену пришлось мне видеть на Новониколаевском железнодорожном узле. В распахнутой настежь теплушке, на целой горе ценных бумаг, высится фигура нашего красноармейца в валенках, полушубке, папахе и с винтовкой. Это — теплушка из эшелона с фондами колчаковского министерства финансов. Красноармеец, согнувшись, перебирает разноцветные акции и облигации — лианозовские, манташевские, волжско-камские: буквально миллионы попирает своими валенками!

— Ты что тут делаешь, товарищ?

— А вот гляжу, не попадется ли тут какой завалящей газетки на самокрутку.

Вот каков был символический финал крушения колчаковского режима: миллионные фонды в одну ночь превратились в груду разноцветных бумажек, не стоящих больше ни гроша.

В тот же день, 14 декабря, 1-я бригада нашей дивизии уже занимала линию Нижняя Ельцовка — Березовка, а 2-я — линию Жеребцово — Локтинская. 3-я бригада остановилась в Новониколаевске, выйдя в дивизионный резерв. Приказ начальника дивизии бойцы выполнили в точности и в срок.

Колчак и на этот раз успел удрать, предусмотрительно, как и в Омске, прихватив с собой эшелон с награбленным золотом. Как-никак, а 29 вагонов золота и 7 вагонов серебра представляли солидный капитал. Но Колчак ехал на восток уже навстречу своей гибели. В Иркутске его ждало восстание трудящихся, суд и расстрел.

Последнюю серьезную попытку сдержать наступление колчаковцы сделали на ст. Тайга. Они хотели прикрыть беспорядочное бегство колчаковского воинства и дать возможность остаткам разгромленной в Томске пепеляевской армии выйти на железнодорожную магистраль.

Здесь 1 и 2-й бригадам пришлось столкнуться с дивизией белополяков полковника Рымши и Боткинской дивизией из калпелевского корпуса. Эта дивизия, как и Ижевская, представляла в армии Колчака весьма своеобразное явление. Начало ее было положено на Боткинском заводе в 1918 году, когда эсерам удалось увлечь отсталую часть рабочих и поднять их на защиту Учредительного собрания. Дело в том, что Боткинские казенные заводы находились в несколько особом положении, рабочие обеспечивались лучше, чем на других уральских заводах. Многие из них имели крупные земельные наделы, сдававшиеся часто в аренду окрестным малоземельным крестьянам. Царская администрация, состоявшая почти целиком из бывших офицеров, старательно удаляла с заводов мало-мальски ненадежных в политическом отношении рабочих, заменяя их покорными и малосознательными людьми. За время войны кадровый состав рабочих сильно изменился — сюда нахлынули кулацкие сынки, спасавшиеся от мобилизации на фронт. Нельзя также забывать и того, что в момент восстания летом 1918 года большевики Боткинской партийной организации были почти поголовно мобилизованы в Красную Армию. Вот почему некоторая часть рабочих ушла к белым.

В ходе боев воткинское ядро дивизии таяло, но в нее вливались на пополнение колчаковские головорезы, запятнанные тяжкими преступлениями перед революцией. Уцелевшие в дивизии воткинцы тоже понимали, что за измену рабочему классу им не простят. Поэтому Боткинская дивизия дралась с отчаянием обреченных.

Бои за ст. Тайга (ст. Тайга Томской железной дороги, на территории Кемеровской области) длились два дня — 22 и 23 декабря — и носили ожесточенный характер. Руководил ими только что назначенный начальник нашей дивизии В. К. Путна — человек большой воли, широкой инициативы, недюжинного таланта. В дивизии его хорошо знали и как боевого командира славного 228-го Карельского полка.

Бои за Тайгу были горячие и упорные. Вспоминая о них, теперешний Министр обороны СССР Маршал Советского Союза, а тогда пулеметный инструктор 240-го Тверского полка, Р. Я. Малиновский говорит: «Жарковато было под станцией Тайга — там нам пришлось серьезно подраться».

Тайгу освободили 23 декабря, а 28 декабря дивизия заняла Мариинск (Мариинск входит в Кемеровскую область), в районе которого она и остановилась, будучи выведена в армейский резерв. Дальнейшее преследование колчаковцев было передано 30-й и 35-й дивизиям.

Преследуя колчаковцев, мы выполняли не только боевую работу. Приходилось попутно вести и большую политическую и организационную работу, помогать оформлению органов Советской власти на освобождаемой территории. Правда, мы, политработники боевых частей, поневоле ограничивались только митингами и беседами с крестьянами. Но комиссары тыловых частей и особенно политотдел дивизии, имевшие в своем распоряжении больше времени, брались за работу основательно: создавали сельские и волостные революционные комитеты, организовывали деревенскую бедноту, а кое-где и прямо проводили выборы в Совет.

В политотделе существовала так называемая «крестсекция» — крестьянская секция, главной задачей которой и было работать с населением. Правда, опыта не всегда хватало. Помню, когда мы уже свернули от Тайги к югу и фактически вышли из боя, на место стоянки нашей батареи приехал инструктор крестсекции. Собрал я крестьянский сход, открыл собрание и дал слово инструктору. Тот вытащил довольно большие печатные тезисы и от слова до слова прочел их крестьянам. Так как этот документ предназначался для политработников, то в нем содержались и методические указания. Инструктор читал все подряд, и у него получилось:

Если крестьяне будут спрашивать о земле, отвечать так-то…

Если крестьяне будут спрашивать о церкви, отвечать так-то…

Политотдел обильно снабжал нас такими тезисами — и своими, и армейскими, напечатанными в типографии и на пишущей машинке — на самые разнообразные темы. Политической работой в дивизии руководил ее военный комиссар А. П. Кучкин. Он прекрасно понимал значение печатного слова в агитации и пропаганде. Бывая в частях, он всегда расспрашивал, регулярно ли мы получаем литературу, как часто проводим «громкочтение газет», как используем присылаемые тезисы.

Был и еще один — чисто походный — способ политработы: передача наиболее важной политической информации из политотдела комиссару бригады, а от него комиссарам частей. Ночью, когда боевая работа связи ослабевала, начиналась информация о наших успехах на фронте, о боевых действиях на других фронтах, о наиболее важных фактах из жизни страны. Такая информация была, конечно, предельно короткой, но от этого ее действенность не уменьшалась.

Зимняя стоянка в районе Мариинска оказалась для нас очень тяжелой: в частях вспыхнула жесточайшая эпидемия сыпного тифа. Сыпнотифозные заболевания начались еще в Омске. Когда же мы перевалили за Обь — эпидемия разразилась со всей силой. Колчаковцы, отходя, бросали на произвол судьбы огромное число своих сыпнотифозных больных, не имевших сил двигаться. Помню, когда мы заняли Тайгу, я с командиром батареи зашел на вокзал, погреться чайком в буфете. На полу лежали тифозные больные вперемежку с уже умершими. Больные стонали, бредили, просили лить. Хоронить умерших просто было невозможно — их жгли. В Мариинске я видел такой страшный костер. Клали ряд бревен, потом ряд трупов, потом опять ряд бревен — и так до конца, обливали керосином и зажигали. Даже теперь вспомнить об этом страшно.

Тиф косил людей беспощадно. Однажды мне пришлось одновременно выполнять обязанности военного комиссара, командира и начальника хозяйственной части батареи, да еще с помощью ветеринарного фельдшера лечить больных красноармейцев: комбат, начхоз и лекпом в это время лежали в жесточайшем тифу. Эпидемию удалось остановить только к весне 1920 года, когда наша дивизия перешла в Минусинский уезд, где сразу получила крупное пополнение за счет молодых бойцов — не старше 35 лет — из партизанской армии Кравченко и Щетинкина. Восточный поход дивизии закончился. Тогда, сорок лет назад, мы не занимались глубоким анализом событий, не задумывались над тем, как и почему огромная хорошо вооруженная, отлично снабженная армия Колчака так быстро рассыпалась под нашими ударами. Думать об этом не приходилось — мы дрались. Сейчас причины стали для нас вполне ясны. Главной из них была высокая политическая сознательность наших бойцов, знавших, за что и почему они воюют. А высокую сознательность несла в красноармейскую массу наша Коммунистическая партия. Коммунистов у нас в дивизии по тем временам было много — более 600 человек. В нашей батарее партийная ячейка состояла из 11 бойцов и командиров — именно они являлись цементом, связывающим весь коллектив. Партия сделала Красную Армию непобедимой.