Золото Арктики - Николай Владимирович Зайцев

ее без ссор, послушали речь капитана, который пришел со своим старпомом, передав извинения профессора Ледовского, который не покидал своей лаборатории ни на час. Поулыбались несмешным шуткам поручика Паца, который детально и в лицах рассказал, как получил свой сабельный удар юнцом на дуэли, отстаивая честь знатной польской фамилии. Казак покивал, соглашаясь, если бы он так ударил, то вместе с головой развалил бы по пояс, а так детишки просто потешились, и один теперь гордился кривым шрамом. Выступил и старший добровольческого отряда капитан Малиновский. Он горячо поприветствовал новых членов отряда, с удовольствием выпил старого коньяка, но глаза постоянно тупил, отводил в сторону и губы кривил в надменной усмешке. Билый заметил, умея, как пластун, подмечать незначительные детали, но виду не подал. Видно, с Малиновским придется не раз еще столкнуться. «Пакостный человечишка», – пронеслось в голове у казака. Ванятка подобрел, порозовел, печаль его отпустила, но после третей бутылки рома казак начал откланиваться и тянуть односума домой.

– Куда ты, – шипел граф в тесном коридоре, когда пробирались к своей каюте. – Ведь хорошо сидим!

– Поэтому и уходим. Все надо делать вовремя.

– Ты как знаешь, а я бы еще часик посидел! – дернулся Суздалев обратно к кают-компании. Но разве из тисков казака уйдешь? Да и знал он наперед, чем всё может закончиться – и до льдов бы не доплыли, повздорили бы с поляками и бились насмерть. Граф смирился. И даже перед сном отведал чая с лимоном и съел бублик. Улыбался, как-то блаженно думая о своем. Уснул почти мгновенно, и Билый спокойно отнес обратно большой чайник на камбуз. Вернулся в каюту, прислушался к спокойному сопению односума и полез наверх. Сон долго не шел, Билый смотрел в иллюминатор в потолке на небо в дымке. Выискивал знакомые звезды. Думал о доме. Видел, как Марфа колыбель качает. Под такт глаза сами собой начали закрываться. Веки тяжелыми стали. Жена тихо напевала, и казак довольно улыбнулся.

И вроде только глаза закрыл. А когда открыл их, понял, что крепко проспал несколько часов. Разбудил шум непонятный: лязгали ведром и выли одновременно. Пластунский нож медленно вошел обратно в ножны, когда понял, что опасности нет.

С ведром Ванятка игрался. Полоскало его знатно. С позеленевшим лицом он, охая, отвалился от ведра и вытянулся в койке, слабым голосом вразумительно говоря молодому подпоручику:

– Ну, чего ты, братец, воешь? Николай Ивановича разбудишь – греха не оберешься. Мне тоже плохо. Ну я же не вою.

В отличие от позеленевшего односума, юноша, наоборот, выглядел бледно. Билый слегка прищурился, оценивая состояние шляхтича и вспоминая фамилию – что-что, а на память он не жаловался, Бог наградил особенностью людей запоминать раз и навсегда. Подпоручик Заславский выглядел весьма подавленным и растерянным. Губы его тряслись, глаза слезились, остекленев, из носа лилась жидкость, а из горла шел какой-то отчаянный хрип.

– Ну, мил человек, – тихо пробормотал граф. – Да возьмите же вы себя в руки, сударь.

В ответ ему раздалось усиленное мычание. Подпоручик Заславский затрясся еще больше. Поджал коленки, обхватив их руками, подтянул к подбородку. Микола, кряхтя, начал садиться в своей люльке.

– Ну вот, – констатировал спокойно граф очевидное, – разбудили! – и склонился резко к ведру с новым позывом.

– Да, я не сплю. Что тут произошло?

– Качка, – простонал Суздалев, откидываясь на ложе.

– Понятно, – кивнул головой казак. – Сейчас чая с лимоном и бубликом, и восстановим тебя. – При этих словах граф снова склонился к ведру. – А с вами-то что, господин Заславский? Чем-то напуганы?

Никакой реакции. С третьей пощечины порозовел и стал приходить в себя.

– Ну? – Билый на всякий случай занес руку, подпоручик испуганно дернулся – значит, пришел в себя окончательно.

– Марек, – ели слышно прошептал он.

Казак напрягся, чувствуя нехорошее. Спросил, уточняя:

– Подпоручик Лещинский?

Заславский испуганно кивнул. Губы его расползались. Билый терпеливо ждал продолжения, подбадривая полуулыбкой.

– Да, – вдруг подал голос Суздалев. – Сосед наш где? Остался в кают-компании на диванчике?

– Нет, – испуганно воскликнул юноша.

– Нет? – холодно уточнил Билый. – Где же Марек?

– Я… Я не виноват, – начал быстро говорить юноша, – панове, ей-богу не виноват! Я думал, во сне все было! Приснилось мне в пьяном угаре! Будто вышли мы из кают-компании и до нашей каюту шли. И Марек захотел воздухом подышать. Он сам! Я его отговаривал, честное слово. Ну, мне так кажется, господа. Только пьяны были сильно, но на ногах держались! Ей-богу, никто беды не предвидел. Да и смешно было и как-то боязно: скользко, свежо, да туман вокруг легкий. До шлюпки дошли. Марек захотел в ней спать. Не хочу, говорит, непонятно с кем каюту делить.

– Непонятно с кем, – начал вскипать граф Суздалев, гневно ноздри раздувая. Даже в койке дернулся. Задвигал скулами.

– Погодь, – оборвал его порыв казак. – Дальше что?

– Посмеялись и пошли обратно. Ноги скользят. За веревку держимся. Весело, словно кадриль какая-то. Я Мареку про сестру свою рассказывал. Как она кадриль танцует. Он сначала хихикал. А потом замолк. Я не сразу понял неладное. Обернулся. А нет Марика! Туман один кружит.

Казак отшатнулся. Перекрестился. Подпоручик Заславский поймал его за руку.

– Я думал, сон это. Дурной! А когда здесь очнулся, проспавшись, и Марека не увидел, то понял, что не сон…

– Да всплеск же должен был быть! Вахтенный заметить! В рубке! Да как так-то?! – вскричал Суздалев.

– Не было ничего, – прошептал Заславский. – Шел, и нет человека. Пустота. И туман рассеивается. Страшно, панове. Думал, сон дурной.

– Колдовство, – усмехнулся граф, садясь.

– То русалка его забрала, – казак снова перекрестился. – Видать, за мной приходила. Не нашла.

– Полно вам, братцы, – печально вздохнув, сказал Иван. – Пошли по команде докладывать.

После попойки знатные шляхтичи злыми были. Пац едва не зарубил сопляка, когда поняли, что потеряли Лещинского навсегда. Посадили Заславского в холодную на хлеб и воду, хоть Билый и не понимал за что. Просто, видать, капитану Малиновскому крайний нужен был, и юноша как нельзя лучше подходил на эту роль.

– Мы еще во льды не вступили, а вы уже потери понесли. Ну как так, господа? – сокрушался капитан судна и укоризненно качал головой, пыхтя трубкой. До самой поморской деревни не пили – Малиновский запрет строгий наложил, обещав команде своей спуск дать, как только те на берег сойдут. А пока тренировались ходить по палубе, выполнять несложные команды, с упряжками собак возились, да и привыкали друг к дружке, собаки к людям, люди к собакам – занимались добровольцы, чем могли. Нравилось офицерам с собаками возиться. Ждали своей очереди, как праздника. Человек человеку надоесть может, хуже горькой редьки. А собака – друг