Английский дневник - Елена Никова

Андрей подходит к двери и слегка надавливает на ручку.

– Извините! Вы кого-то ищете?

Пожилой мужчина из соседнего палисадника вопросительно смотрит на Андрея и Лёшу.

– Извините, сэр, я ищу своего друга, который летом приезжал сюда в Бродстеирс и останавливался у своей бабушки, мне кажется, в этом доме, – спасает ситуацию Лёша.

– Нет, в этом доме он точно не мог останавливаться. Здесь живет старая женщина. Знаете, она немного сумасшедшая.

Так он и выразился – «немного сумасшедшая». Осторожно, по-английски.

Ну вот, никаких тайн и приключений. Скучно…

Разноска газет продолжается ровно два месяца. На дольше нас не хватает…

Мне тоже нужны карманные деньги. После «Чапини» я ищу что-нибудь парт-тайм – на полставки. Но ничего более подходящего, чем работа в местном супермаркете «Теско» нет, и я решаю попробовать.

У меня есть выбор: сидеть на кассе или работать в отделе деликатесов. Сидеть не хочется, и я выбираю «дели». Так называют этот отдел англичане.

Я прохожу недельный тренинг с такими же новичками как я, и через неделю мы сдаем зачет. Даже на такую работу в нашей местности конкурс.

Отныне я знаю, что первое правило продавца – это контакт глазами. Второе – улыбаться. Что бы ни случилось, вы обязаны улыбаться. Это элементарная вежливость. Третье – недовес лучше, чем перевес. Но это не тот советский «недовес». Просто нельзя заставлять покупателя платить лишнее. И обязательно надо назвать стоимость товара после взвешивания. И четвертое, не менее важное: если возле прилавка появляется покупатель, его присутствие вы обязаны почувствовать, даже стоя к нему спиной. Вы немедленно оставляете все, что делали, и обслуживаете клиента. Теперь вы понимаете разницу в сервисе?

Я усваиваю еще массу нужных продавцу колбасы вещей, сдаю зачет и получаю работу.

На мне синяя юбка, сверху белый халат, поверх – темносиний передник в белую полоску, и на голове симпатичная шляпка. Я почти элегантна и даже нравлюсь себе.

Я работаю всего два дня в неделю – субботу и воскресенье. К сожалению, работы в другие дни нет. Но работа в воскресенье имеет свое преимущество, потому что платят в два раза больше. Через год это правило уберут, но все, кто начал работать до отмены, будут продолжать по воскресеньям получать двойной оклад.

Когда я начинаю свою смену, все уже аккуратно разложено на прилавке. По мере продажи горки с ветчиной тают, и надо ветчину подрезать и подкладывать новые кусочки под низ. Покупателей прибывает, и эта непрерывная нарезка продолжается целый день. Все нарезается педантично тонко. И только так. А вот сыры тонкими кусочками не режут. Только кирпичиком или как тортик – в зависимости от сорта.

Я не перестаю удивляться разнообразию английского языка. Если в русском есть только глагол «резать», то в английском языке их целых четыре. Резать тоненькими кусочками – slice. Нарезать кубиками – dice. Разрезать в длину – slit. И просто резать – cut.

Все эти колбасы, беконы, ветчины, сыры ужасно нагоняют аппетит. Но пробовать могут только покупатели. Я глотаю слюну и закрываю рот на замок. Положенный тридцатиминутный перерыв – не раньше чем через три часа работы.

В конце дня здесь тоже хватает уборки. Каждую оставшуюся порцию ветчины надо завернуть в пленку, взвесить, наклеить чек и убрать в холодильник. Прилавок моется и накрывается металлическим щитом. Моются машины для нарезки колбас, все столы вдоль стены, стекло витрин и прочая, и прочая, и прочая. Не надо мыть только пол. И на этом спасибо.

А вот по воскресеньям я шеф-повар куриц-гриль. Я их готовлю. Накалываю холодных и мокрых как лягушки куриц на металлические шампура, устанавливаю их в огромном прозрачном шкафу и нажимаю кнопку нужного режима. Сорок пять минут медленных вращений на вертеле – и бледные анемичные тельца с шипением и попискиванием постепенно превращаются в золотистокоричневых истекающих соком аппетитных кур. Я протыкаю специальной палочкой-термометром ближайшую ножку и убеждаюсь, что температура внутри отвечает английским стандартам готовности. И когда я вынимаю их из духовки, ох, как хочется отщипнуть кусочек и съесть…

И опять конец дня. Гигантский духовой шкаф требует уборки. Надо же, этот ритуал мне нравится. Я брызгаю внутренности духовки специальной жидкостью, растворяющей жир, оставляю на несколько минут, а затем включаю режим мойки. И шкаф начинает принимать душ: сотни маленьких струек воды из разных углов делают свое дело. Но это еще не конец. После процедуры циркулярного душа есть еще душ Шарко. Я беру тонкий шланг с пистолетом на конце, нажимаю на курок и сильным напором воды домываю все то, что не помыли тонкие струйки.

Вот так я работаю. Со временем улыбки мне кажутся фальшивыми, обычная вежливая дистанция – английской чопорностью, а бесконечные толпы покупателей, которым всегда надо угодить, раздражают.

И еще: я не люблю обслуживать знакомых. Удивление на лицах, вопросы. Я, как улитка, хочу спрятаться в свою ракушку и никого не видеть. Я теперь интроверт.

Но главное, приходят те пару человек, которые, как я уверена, не должны знать, что я работаю в супермаркете. Одна из них – владелица местной галереи. Она продает картины Андрея. Она приходит за продуктами каждое воскресенье, и я, завидя ее, ищу предлог, чтобы убежать в подсобку до тех пор, пока она не уйдет.

Мое эго не может смириться с супермаркетом, даже если эта работа парт-тайм…

– Все, больше не могу… Задыхаюсь… Все эти английские кошечки, слоники, свинки… Эти лубочные картинки… Провинциальная атмосфера…

Андрей действительно задыхается. Непослушной рукой пытается расстегнуть воротник рубашки.

– Мне плохо. Я не могу ничего написать. Все жалко, пошло, примитивно… Полная изоляция… Нет среды, нет друзей, обычного человеческого общения… Что делать? Я устал от всего этого…

Андрея трясет. Он покрывается красными пятнами, часто дышит, а по щекам катятся слезы. Такого с ним никогда не было.

Мне жаль его. Мне даже страшно за него.

Это крик души. Приступ страха. Истерика исстрадавшейся психики.

Я капаю в стакан корвалдин, привезенный из Киева, и даю ему выпить.

Да, изоляция, пожалуй, самое тяжелое, что приходится испытать. От нее все беды. Она накладывает свой отпечаток. Мы стали другими. Мы замкнуты друг на друге. Да, знакомые у нас есть. Но общаться не с кем. Здесь каждый больше сам по себе. Понастоящему дружить здесь практически невозможно. Или это мы такие?..

– Надо ехать на этюды… Но куда? Все сложно, все упирается в эти чертовы деньги!

Андрей ищет выход. Надо за что-то зацепиться, чтобы совсем не упасть.

Понемногу он успокаивается и приходит в себя. Но еще выбрасывает тугой сгусток злости:

– И ты еще ничего не делаешь!

Ну вот, совсем пришел в себя. И опять я виновата. Обида захлестывает меня, словно порыв ветра. Мое эго немедленно начинает махать шашкой.

– Я ничего не делаю? Я веду все твои дела.