Время не ждёт - Ваграм Апресян

Косилку везла уже немолодая «Лиза». Александр шел рядом с косилкой, за ним шагал в белом кителе страдающий одышкой Михаил Александрович. Под руку с ним шла Пелагея Павловна, а по сторонам — Федор, Иван Иванович и снимавшая у Игнатьевых дачу учительница Януш. Весь этот эскорт живописно выделялся на залитом солнцем лугу и вовсе не напоминал ученой комиссии. Михаил Александрович немного нервничал, стараясь скрыть свое душевное состояние. Пелагея Павловна тоже волновалась и выдавала себя тем, что беспрерывно повторяла одни и те же слова одобрения.

— Полюшка, ты так усердно уверяешь в удаче, что вселяешь в нас сомнение. Давай, душа моя, лучше потерпим молча и посмотрим, что на деле выйдет.

Александр Михайлович помахал прутиком, и «Лиза», остановившаяся на краю поля, ходко зашагала. Заработали шестеренки косилки, лентой начала ложиться полоска скошенной травы шириной немногим больше аршина. Шествующие выстроились гуськом, идя сбоку. Скосили большой участок поля, затем перешли на другой участок, заросший чертополохом. Александр Михайлович часто останавливал лошадь, пробовал большим пальцем лезвия. Ножи резали хорошо, и если бы не наличие заводских, то можно было бы подумать, что ножи собственного изготовления самозаостряются. Но одинаково стойкими оказались и лезвия заводских ножей, а когда они начали тупиться, то затупились и самодельные. Чем дольше испытывал изобретатель косилку, тем мрачнее становился.

Сопровождающие один за другим начали проявлять нетерпение, высказывали сомнение и, наконец, полное неверие в успех опытов. Однако из вежливости и сочувствия к изобретателю, продолжали шествовать за косилкой. Подумав над причиной неудачи, Александр Михайлович решил, что если погнать лошадь побыстрее, то эффект самозатачивания, возможно, и получится. Ведь дятел работает клювом со скоростью швейной машины. Да и белки, кролики с удивительной быстротой жуют пищу.

«Лизу» накормили, дали ей отдохнуть и повели на приболотный участок, густо заросший осотом. Заскрежетали шестерни, мягко застучала ножевая полоса косилки. Трепеща мелкозубчатыми, реснитчатыми листьями и кланяясь светложелтыми шапочками цветов, осот валом падал на землю. Александр через некоторое время осмотрел ножи, и слабый луч надежды озарил его лицо. Увы, дальнейшие усилия показали, что надежда эта была обманчива. Ножи никак не хотели заостряться. Несчастная «Лиза» вся была в «мыле». Александр Михайлович тоже основательно запарился. Он покраснел от напряжения, волнения, смущения, от явного провала. И лошадь и хозяин дышали бурно, и не было конца их мукам. Вдруг Игнатьеву в голову пришла шальная мысль: если перевести лошадь с рыси на галоп, то эффект самозатачивания, наверное, получится. Но одна «Лиза» не потянет косилку на галопе. Попросили у соседа-крестьянина лошадь и погнали косилку на парной упряжи. Но галопа не получилось. Косилка, страшно дребезжа шестернями, валила траву с большой скоростью, косила до тех пор, пока лошади не выбились из сил...

Результат был неутешителен: все три сорта ножей — заводские, двуслойные с медью и двуслойные с железом тупились в работе и к огорчению всех самодельные ножи тупились быстрее.

Бывает так, что поскользнется человек, упадет легко, не испытав боли, и это вызывает веселый смех очевидцев. Но если упавшему причинена боль, если он не сразу встает, то смеявшиеся выражают ему искреннее сочувствие. Прошлогодняя неудача Игнатьева с опытами самозатачивания вызвала много шуток и смеха, а нынешний его провал испытания двуслойных ножей глубоко удручил всех. Даже Федор, не упускавший случая поострить, помрачнел. Чтобы несколько смягчить впечатление от неудачи, Пелагея Павловна сказала:

— Не горюй, Шура, первый блин всегда бывает комом.

Эти слова не подняли настроения, так как все знали, что «блин»-то — не первый, а второй.

— Техника ведь не твоя кулинария, Полюшка... Тут все было рассчитано и обосновано, так отчего же все-таки получилась неудача?— говорил Михаил Александрович, впервые в жизни болея душой за технику.

Александр Михайлович погоревал, а потом, поняв свою ошибку, бросил опыты. Он нашел утешение в чтении книг о знаменитых изобретателях. Их путь тоже был усеян не цветами, а трениями, их успехи рождались нечеловеческим упорством в труде и в поисках научной истины. Игнатьев и прежде знал, что каждый из них был мучеником идеи и, открыв научную истину, не делал из нее таких скороспелых выводов, какие сделал он. Почему, собственно, он начал опыты с косилки? Потому ли, что видел, как работают косари? Не потому ли, что находился на даче и сам покосил малость, быстро устав? Но ведь эта практика, давшая толчок к открытию, могла натолкнуть лишь на мысль, но не сделать ее реально осуществимой. Разве не ясно, что первые испытания следовало производить на инструменте, обрабатывающем очень твердый, быстро истирающий лезвие материал?

Неожиданно посветлев, Александр сказал отцу, что он едет в город по делам. Магистр понял, что сын задумал что-то новое, и удивился. Он поглядел на него неодобрительным взглядом, говорившим: «Полюбуйтесь-ка им! Взрослый человек, не раз битый судьбой, и как он беззаботен! Обжегся на одном деле, а теперь берется за другое, словно ничего особенного не произошло. Порхает с цветка на цветок, как бабочка».

Александр Михайлович отбыл в Петербург и вернулся дней через десять. Он привез два зубила и круглые инструменты с заостренными концами, именуемые у каменщиков шпунтами. Инструменты имели вид толстого, под крутым углом зачиненного карандаша. Подобно куску свинца с гвоздем в середине, изобретатель заказал кузнецу шпунт из мягкого железа и стали, в котором сталь выступала из сердцевины инструмента, как грифель карандаша. Игнатьев подвез несколько крупных камней к сараю, удобно уселся и начал беспорядочно тесать шпунтом один из камней. О своем новом опыте он никому не сказал ни слова. В семье делали вид, что ничего не замечают, и это очень устраивало Александра Михайловича, бившего с ожесточением молотком по шпунту.

Через полчаса «каменотес» заметил признаки самозатачивания, отчего радостно заволновался, прервал, было, работу, но потом с новым ожесточением стал колотить по инструменту. Он поработал шпунтом еще полтора часа. Инструмент не притупился. Отложив его в сторону, Игнатьев взялся тесать камень зубилом. Этот инструмент состоял из трех слоев —тонкая стальная пластинка в середине, а по бокам железные полосы. Он бил по инструменту часто, энергично, не жалея сил. Грани железных полос лезвия, стираемые, стачиваемые гранитом, незаметно отступали, а стальная полоска все время выступала кромкой над железными. Зудели руки от неточных ударов, устали мышцы, болела поясница, но сердце ликовало. Игнатьев проработал трехслойным зубилом три часа, трудился среди растущей кучи щебня, крошки, каменной пыли, не раз больно, до слез засоряя глаза. Покончив с трехслойным зубилом, он взялся обрабатывать камни другим зубилом, а затем — шпунтом. Они были изготовлены, как обычные, из однородного металла — из стали. Через некоторое время оба инструмента совершенно затупились.

Встав на онемевшие ноги, изобретатель взял все четыре инструмента — два самозатачивающихся и два простых, медленным шагом победителя пошел к своим. На балконе собирались уже к вечернему чаю. Как и полтора месяца назад, изобретатель со стуком положил на стол инструменты, сказав коротко:

— Вот они!

Пять рук разом потянулись к инструментам, одной руке даже нехватило.

— Неужели получилось? — спросил Иван Иванович.

— А вы сами скажите.

— Получилось, Шура, ей-богу, получилось, ура! — вскрикнул Федор.

— Ничего подобного! — возразил Иван Иванович, которому досталось простое затупившееся зубило.

— А вот оно, смотрите, как хорошо заострилось.

— Я говорила, что у Александра получится, я была уверена, — торжествовала Пелагея Павловна.

— Чудесно, дорогой мой, расчудесно! — произнес Михаил Александрович, разглядывая острие инструмента.— Даю тебе, Шурочка, отцовское благословение. Дело большое, ты должен действовать и не бояться трудностей.

Иван Иванович и Федор Михайлович поставили оба зубила рядом и начали рассматривать их лезвия. У трехслойного инструмента лезвие несколько погрубело по сравнению с первоначальным видом, однако оно вполне могло работать дальше без заточки. Что же касается второго зубила, то оно нуждалось не только в заточке, но и в перековке, настолько лезвие его затупилось.

Накрыли стол. Никто не посмел убрать лежащие на столе среди фарфоровой посуды грубые куски металла. С трепетным почтением, как к святыне, относились в семье Игнатьевых к первым в мире самозатачивающимся инструментам.

В ноябре 1913 года Александру Михайловичу вручили-«Свидетельство об окончании Естественного отделения» физико-математического факультета Императорского Санкт-Петербургского Университета». Профессора встретили его не особенно ласково, за исключением профессора Палладина, читавшего курс анатомии растений, и профессора Шимкевича, читавшего курс зоологии позвоночных. К осени Игнатьев сдал последний свой «должок» по зачетам, заслужив похвалу обоих профессоров и высшие отметки. Поздравляя выпускника, профессор Палладин говорил ему, что он мог бы стать хорошим ботаником. Шимкевич ревниво возразил, подчеркивая, что студент, написавший такой замечательный реферат по сравнительной анатомии позвоночных, какой написал Александр Михайлович, — безусловный зоолог.