Форсайты - Зулейка Доусон

Будучи поверенным клана Форсайтов, и потому выступая в нынешних обстоятельствах не только в интересах старой служанки, но и своей тети, Роджер должен был также, согласно завещанию Смизер, распорядиться о продаже остального ее имущества, а затем передать вырученные деньги в Гэмпширский приют для бездомных животных. Когда Роджер приехал в Истбурн и увидел это самое «имущество», которое сторож успел уложить в несколько картонных коробок, он сразу же дал ему пять шиллингов и попросил отвезти все в ближайший магазин, торгующий подержанными вещами, и отдать вырученные деньги на благотворительные цели. Вернувшись в свою контору на Олд-Джеври, Роджер выписал чек на пятьдесят фунтов из собственных средств и послал его от имени Смизер в приют для бездомных животных.

В тот же вечер, спустившись со второго этажа фешенебельного салона «Аспри» и предвкушая прогулку по светло-зеленому ковру нижней галереи к отделу ювелирного антиквариата и далее к выходу на Албермарл-стрит, Селия и Сисили Кардиган увидели привидение. Боже, неужели это он? Не может быть!.. Конечно, он! В том самом отделе, куда они направлялись, в небрежно-элегантной позе стоял у прилавка не кто иной, как сеньор Баррантес, которого им коротко представили на Грин-стрит чуть больше недели назад. Какая удача! Они еще успеют с ним встретиться и возобновить знакомство и потом успеть на чаепитие к тете Уинифрид. Им удивительно повезло!

Выйдя из салона «Аспри» через вращающуюся дверь на Бонд-стрит, Александер Баррантес остановился на идеально подметенном тротуаре и стал раздумывать, не заглянуть ли ему сначала к миссис Уинифрид Дарти, а потом уж вернуться в гостиницу. Несколько прохожих внимательно поглядели на аргентинца, но он не обратил на них никакого внимания. Когда он наконец пошел все-таки не на Грин-стрит, а направо, к Парк-лейн, в свою гостиницу, на лице его играла загадочная улыбка.

Выражение «Форсайтовская биржа» придумал в далекие восьмидесятые годы насмешник и острослов Джордж Форсайт. Его сразу же подхватили, и в самом деле – разве вся семья собиралась в доме Тимоти не для того, чтобы судить и рядить, сплетничать и судачить, ища подтверждения чуть прошелестевшим слухам и едва родившимся подозрениям? «Форсайтовская биржа» – точнее не придумаешь!

Теперь, спустя пятьдесят с лишним лет, когда «биржа Форсайтов» переместилась из дома дяди Тимоти на Бейсуотер-роуд в дом его племянницы Уинифрид на Грин-стрит, роль присяжного остряка и балагура перешла – вернее, он взял ее на себя по собственной воле – к внуку двоюродного брата Джорджа, Сентджону Хеймену. Он всю жизнь, сколько себя помнил, мечтал сочинить крылатое выражение.

И сейчас, спустя ровно неделю после того, как Уинифрид получила известие о двух смертях, случившихся в один день, этот тощий долговязый отпрыск рода Форсайтов, – названный Сентджоном в честь деда (его отец, именовавшийся Джералдом, погиб до его рождения, чего мать Сентджона ему так и не простила), – сидел у своей двоюродной бабушки.

До получения известия о происшедших одновременно двух печальных событиях, Сентджон был убежден, что еще долгое время главной обсуждаемой персоной на Forsyter Arbendblat [31]  будет оставаться загадочный аргентинец Флер, с которым он еще не успел познакомиться лично. Но теперь все изменилось, Баррантес на этой неделе переместился на второй план. Это поставило Сентджона в очень и очень затруднительное положение. Его лишили идеального объекта шуточек и зубоскальства, такого давно не было, – в последний раз ему повезло, когда у тети Уинифрид сняли гипс с ноги после очередного падения, – и он остро ощущал утрату. Попробуй найди что-то забавное в похоронах, особенно если не обязан на них присутствовать. К тому же, размышлял он, невозможно сочувствовать человеку, которого никогда в жизни не видел; хотя, пожалуй, нет, – этому бедняге как раз посочувствовать можно. Потерять жену в таком нелепом несчастном случае. Она, как удалось узнать Сентджону, была американка, – а Сентджон прилагал массу усилий, чтобы знать все. И тоже непонятно, как случилось, что кузен, которого Сентджон никогда не видел, женился на иностранке, ведь ни один Форсайт, насколько было известно, не брал в жены никого, кроме уроженок Лондона, предпочтительно в пределах Мейфэра. Сейчас, как говорили, кузен сам собирается уехать в Америку, – очень обидно, что они с Сентджоном так до сих пор и не познакомились. Н-да, все очень, очень странно, заключил Сентджон; почему смерть женщины, которую согласно всем имеющимся сведениям никто из завсегдатаев «биржи Форсайтов», кроме его двоюродной бабушки, никогда не видел, вызвала такое волнение?

Однако эта новость, которую только и обсуждали всю неделю, неожиданно открыла перед Сентджоном новые возможности. Тетя Уинифрид нечаянно проговорилась о каких-то обстоятельствах великой «семейной вражды», которые до сей поры хранились в тайне, – вот удача-то! Пока особенно не позлословишь, но материал, несомненно, богатый. Старшее поколение, «ископаемые» – это словцо пустил в оборот он, но, конечно, не мог позволить себе произносить его на «бирже» – проявляли величайшую скрытность во всем, что касалось этой древней истории. Тем не менее Сентджон надеялся все разузнать и докопаться до casus belli [32] . В этой истории замешана кузина Флер, а также ее отец, покойный дядя Сомс, вот что ему известно, между ними и другой ветвью семьи произошла смертельная ссора. Хм, за такой дичью стоит поохотиться! Несколько лет назад, услышав чей-то осторожный намек о «великой любви», он напрямую спросил свою двоюродную бабушку, о какой такой любви идет речь, и тут же понял, какую непростительную ошибку совершил, потому что она, как говорится, мгновенно bouche pressée [33] .

После этого случая Сентджон стал действовать более тонко и дипломатично, – ведь цели можно достичь и окольными путями, не обязательно идти напролом.

Этого примера достаточно, чтобы человек, заинтересованно изучающий природу Форсайтов, получил четкое представление о функционировании «биржи Форсайтов» и даже приблизился к пониманию того, почему ее построенный на внутренних противоречиях механизм невозможно остановить. Ведь когда какие-то тайны крепко-накрепко заперты в глубоких склепах семейной памяти, считается, что это надежно защищает всех остальных, – это с одной стороны. А с другой стороны, когда давние тайны год за годом, десятилетие за десятилетием хранятся за семью печатями, постепенно, пусть даже не слишком быстро накапливаясь, главным следствием этого процесса становится неудержимый рост всеобщего интереса к ним. Вот вам живая иллюстрация того, что вечное движение возможно.

Длинный нос Сентджона безошибочно учуял запах скандала, глубоко погребенного в памяти «ископаемых». При первой же представившейся возможности он отроет этот клад. Однако пока не время, потому что наиболее вероятного источника дальнейших сведений, то есть его двоюродной бабки, в гостиной не было. У нее разболелась нога, и она в постели, сообщила Миллер, когда он приехал к чаю, – не означает ли это, что на палец снова наложат гипс? – но мистер Сентджон все же пусть останется, потому что миндальное печенье его уже ждет. Сентджон ответил, что так и быть, он останется. Пока нет возможности приступить к великим археологическим раскопкам – извлечению на свет божий обломков семейной распри, – он удовольствуется попытками вернуть всеобщий интерес к прошлому аргентинского гостя, в которое, без сомнения, способен проникнуть именно он, нужен лишь малейший шанс.

И первый шаг за прошедшую неделю в этом направлении помогли сделать, как он и надеялся, Гвендолен и Сисили [34] . Он уже почти допил чай и раздумывал, закурить или все же съесть еще одно из двух оставшихся печений, как в гостиную впорхнули две молоденькие женщины. Сентджон вскочил с золоченого винтового стульчика у пианино и, высоко подняв свою чашку, обменялся с ними воздушными поцелуями.

Сисили присела на краешек одного из двух инкрустированных кресел и взяла печенье, на котором, как казалось Сентджону, до этой минуты значилось его имя, а блюдо с последним подвинула к Сисили.

– Миллер, пожалуйста, заварите свежего чаю, – распорядилась она.

Сентджон мужественно скрыл свое сожаление по поводу утраты печенья. Едва он снова сел и достал сигарету, как Сисили лукаво спросила:

– Угадай, с кем мы только что разговаривали на Бонд-стрит?

– Да, Сентджон, угадай, – повторила и Селия, изящно прикрывая рукой ротик, жующий миндальное печенье. – Нипочем не угадаешь!

– Ага, у нас появилась жгучая тайна?

Сентджон сунул в рот сигарету, запустил руку под крышку пианино, стоящего у него за спиной, и сыграл в верхнем регистре тревожное тремоло. Обе молодые дамы засмеялись; Сисили, как всегда, смеялась более искренне, чем Селия. Сентджон допил чай, поставил чашку и сказал:

– Говорите, не то я умру от любопытства, – с кем?