Форсайты - Зулейка Доусон

На этом разговор мог бы и закончиться, если бы Уинифрид не вздумала добавить:

– Но, тем не менее, с приездом матери ему станет легче.

Это вполне заурядное сообщение Флер восприняла как удар с размаха по уху. Словно полузабытый призрак возник вдруг, чтобы погреметь своими цепями – цепями законного владельца, который уже раз преграждал ей дорогу. У призрака было прелестное лицо Ирэн, матери Джона, несчастной первой жены ее отца и одушевленной причины, почему они с Джоном не смогли пожениться.

– Я думала, она в Париже.

– Вэл и Холли привезли ее с собой. Они с Холли поехали прямо в Грин-Хилл…

Вернулась, чтобы заявить на него права, думала Флер, чтобы не дать его мне.

А Уинифрид все журчала:

– …милый Вэл, он так не любит оставаться в Уонсдоне в одиночестве, но он, разумеется, понимает.

Флер ответила ей под стать все тем же «благотворительным» голосом:

– Без сомнения. Какие, по-твоему, цветы…

Но мысли ее были далеко, далеко.

Ужиная в одиночестве, Флер лишь чуть-чуть поковыряла вилкой еду, тогда как мысли ее продолжали беспорядочно крутиться в голове. Затем она перешла в гостиную, какое-то время следила за тем, как угасает закат за парком в Сити, и так много раз, что не хотелось и считать, прослушала, как бьют каждые четверть часа куранты Биг Бена, словно провожая уходящие в вечность часы. Проходили через холл служанки, убиравшие со стола и тушившие повсюду свет. До нее донесся даже приглушенный смех: решив, наверное, что хозяйка уже удалилась на покой, они шутили насчет чего-то. Сидя в неосвещенной гостиной, Флер наблюдала, как постепенно расплываются очертания разных предметов, а затем и вовсе утрачивают форму, начинают перемещаться, подыматься в воздух и парить там – темные бесформенные тени вперемешку с более светлыми. Даже двери гостиной растаяли, стали частью иллюзорных стен, сливаясь с ними, уходя куда-то вглубь, меняя место и цвет, становясь то серыми, то черными, то снова серыми. В детстве ей не раз снился сон, что она ищет дверь и не находит. То же чувство испытала она и сейчас во мраке гостиной. Флер даже беззвучно всплакнула один раз.

Глава 14

Задумывается и Майкл

Майкл всегда недолюбливал клубную жизнь – хотя пользовался репутацией весьма компанейского человека, – в последнее же время он стал испытывать к клубам откровенное отвращение. Возможно, виной тому были годы, проведенные в стенах главнейшего клуба страны – Вестминстера. А может, его ироничный взгляд обнаруживал в невозмутимой инертности государства микроскопическое отражение всех его невзгод и читал на его стенах запоздалый некролог всему прочно сложившемуся образу жизни. Еще в бытность свою начинающим издателем он с большим удовольствием проводил время в «Айсиуме» в обществе политических журналистов, своих сверстников, – «реформаторов и подрывателей основ», которых Уилфрид называл «чернильная братия». Но его членство там закончилось вместе с юностью. Сейчас он был членом клуба «Ремув» [29] , рекомендацию туда дал ему не очень-то склонный к подобным жестам тесть, продемонстрировавший тем самым, что доволен зятем, и Майклу, естественно, пришлось воспользоваться его любезностью. Никаких особенных достоинств баронет здесь не находил и продолжал платить членские взносы только потому, что клуб предоставлял весьма полезную иной раз возможность встретиться с нужными людьми из обеих палат в любое время суток. Во всех других отношениях клуб был ему совершенно не нужен.

Царство дремлющих покойников, думал Майкл в тот самый вторник, входя вечером в вестибюль мимо дорических колонн. Отдавая шляпу швейцару, он невольно подумал, что не видит большой разницы между этим заведением и тем, которое посетил в воскресенье в Хайгейте; интересно, в чем заключается эта разница? Не в оформлении и, уж во всяком случае, не в разговорах. И здесь и там изобиловали скрижали, постаменты и фризы; здесь был увенчанный лаврами генерал, там старый епископ рядом с низложенным королем – и все это всего лишь скульптуры! Фактически каждая эмблема этой нелепой помпезности говорила о необходимости хранить приоритетную роль мужчин. Ну что это за неоклассическая чепуха!

Он пришел сюда в поисках Эберкромби – члена парламентского комитета по делам помощи бывшим ординарцам, но, как выяснилось, его уже и след простыл.

– Вчера-то мистер Эберкромби здесь точно был, сэр Майкл… весь вечер, – сказал ему швейцар.

– Старина Перси? Как же, был. И под хмельком! – подтвердил другой член парламента, забиравший у швейцара шляпу и случайно услышавший знакомое имя.

Майкл продолжил поиски в библиотеке и выяснил там, что, по общему мнению, эта мегера миссис Эберкромби готова была нынче вечером мобилизовать всю его команду, лишь бы удержать мужа дома. По общему убеждению, вторичный побег ему вряд ли мог удаться.

Спускаясь по широкой мраморной лестнице, Майкл прошел мимо кого-то из членов клуба и почувствовал вдруг, что его схватили за плечо. Он быстро повернулся, решив, что уронил что-то и его хотят предупредить об этом. Но плечо сжималось все сильнее, более того, ему, очевидно, сознательно причиняли боль. Он поднял глаза и увидел худое, с заостренными чертами лицо человека немногим старше его самого, смутно напоминавшее кого-то, некогда хорошо знакомого. От природы жесткое выражение лица делали тем более неприятным налитые злобой глаза.

– Мэллион!

Это был Чарлз, старший брат Уилфрида, вступивший после смерти отца во владение гемпширским поместьем и унаследовавший его титул. Он стоял ступенькой выше Майкла и, будучи и без того выше ростом, использовал свое положение с максимальным для себя преимуществом. Говоря, он буквально нависал над Майклом.

– Как вы осмелились? – резко, с угрозой в голосе прошипел он.

– На что осмелился? Пожалуйста, отпустите мою руку.

Рука была отброшена с такой силой, что в суставе что-то хрустнуло.

– Какая гадость! Какое вероломство! Неужели вы его и в могиле не оставите в покое!

– О чем вы? Какое вероломство? – холодно переспросил Майкл, хотя понимал, что речь идет о его письме и процитированных в нем стихах.

Сцена на лестнице уже привлекла внимание нескольких человек, которые, задрав головы, прежде склоненные к телеграфному аппарату в холле, смотрели на них.

Майкл, понизив голос, сказал:

– Боюсь, что ваше поведение мало соответствует окружающей обстановке.

– Вы совершенно открыто поставили Уилфрида на одну доску с этими гнусными коммунистами!

Дезерт, которому было немногим более пятидесяти, говорил слишком для себя заносчиво и был сильно взвинчен. Несомненно, ему, типичнейшему представителю консервативных кругов, был нанесен ощутимый моральный удар. Вот и еще один повис по какой-то причине на канатах, подумал Майкл; сам он, однако, крепко держал себя в руках.

– Я уверен, что Уилфрид так это не воспринял бы, – просто сказал он, – и вряд ли его это задело бы…

– Ничего, кроме презрения, вы у него не вызвали бы.

– Вот уж не соглашусь.

– Он был моим братом…

– И моим лучшим другом…

В ответ над его головой раздался сдавленный рык.

– Если ваши симпатии на стороне большевиков, это, по всей вероятности, ваше дело, но от имени нашей семьи я требую, чтобы вы взяли свои слова обратно!

– Если вы не прекратите своих заявлений, мне, возможно, придется потребовать того же самого от вас, – ответил Майкл.

Посмотрев вниз, он увидел, что один из задравших кверху голову людей был только что вошедший и видевший всю эту сцену Эберкромби. Повернувшись к новоиспеченному лорду Мэллиону и снова заметив злобные огоньки в его глазах, Майкл вдруг интуитивно понял, что это всего лишь эпизод в задуманной пьесе, ему пока неизвестной. Чем бы ни была вызвана ярость этого человека, он явно переигрывал.

– Вы заплатите за это, Монт.

– Как вам угодно.

На какой-то, очень напряженный, момент его обличитель уставил свирепый взгляд прямо в глаза Майклу, а затем кинулся вверх по лестнице, как спугнутый ночной вор.

Те двадцать минут, которые требовались, чтобы дойти до Саут-сквер, мысли Майкла были полностью заняты инцидентом в клубе. Только тут он вспомнил тревожный сигнал, с которого начался день, и стал гадать, знает ли Флер о случившемся, и если знает, то что. Холл был освещен, как обычно, – горели бра по обе стороны двери: Флер, уходя спать до его возвращения из парламента после ночных заседаний, всегда оставляла их зажженными. Но кладя шляпу на старинный сундук, Майкл вдруг почувствовал, что что-то таится во встретившей его тишине, словно что-то нависшее над ними могло в любой момент оборваться и упасть или взорваться, а может, и то и другое. Сначала он прошел мимо двери, ведущей в гостиную, но потом вернулся и заглянул в широкую дверь, за которой притаилась неосвещенная пустота. Ощущение чего-то непривычного в воздухе обострилось, когда глаза, освоившиеся с темнотой, нашли то, что искали. Да, она была здесь – почти черный силуэт, вправленный в темный вакуум погруженной во мрак комнаты. Знает! Он направился к ней.