Осколки - Любовь Тильман

Он, после работы, проводил время с друзьями, она – спешила домой накормить внука, возвращающегося со школы.

Он не на шутку влюбился и её постоянно донимали сплетнями. Она делала вид, что ничего не происходит.

Он заявил, что оборвал все отношения на стороне и сделал вид, что сказал правду. Она сделала вид, что поверила, и они прожили вместе ещё 30 лет….

Образцовая семья, говорят окружающие, тихая, интеллигентная, все вокруг давно переругались, развелись, переженились по новой, и опять развелись…. А они так любят друг друга, золотую свадьбу несколько лет назад отпраздновали… правнуков нянчат… счастливчики… не каждому так везёт встретить свою вторую половинку…

Луковица

Не верьте СМИ, когда они говорят, что пострадавших не было. Вот вроде бы я человек нормальный. И в терактах (тьфу, тьфу, тьфу…) не побывала, хоть и видела несколько, а пару раз, задержавшись по дороге, узнавала, что в том месте, куда я направлялась, был взрыв. Но психика, на уровне подсознания, всё равно перестроилась на настороженность.

Автобус полупустой. Я сижу сразу перед площадкой второго выхода. Мужчина проходит через почти пустой салон и долго возится, пристраивая пакет под моё сидение. Первая мысль – сказать ему, чтобы забрал, но как-то неудобно. Чувство тревоги настолько сильное, что освобождаю правую руку и поворачиваюсь на сидении в пол оборота к нему и к двери, думаю – если на остановке захочет выскочить, я успею его уцепить, в крайнем случае дам палкой по голове.

Что-то ударяется об мою ногу, и в проход выкатывается луковица, становится смешно: «Вот, дурочка, там же просто лук». Показываю на неё мужчине, и он бежит за луковицей по проходу к первой площадке, а затем выскакивает из автобуса. «Всё! – думаю. – Лис белый! Ты ж сама его и отправила. Он специально эту луковицу вбросил, видел, что ты схватить его собиралась».

Но тут мужчина возвращается в автобус и протягивает мне луковицу.

– Это твоя! – говорю ему.

– Нет, твоя! – отвечает он мне.

– Моё всё в рюкзаке, из него ничего выпасть не могло! – продолжаю настаивать.

И тут сзади, с площадки, раздаётся возглас: «Ой, простите, это наверно моё! Ну так и есть, кулёк перевернулся».

Наш смех развеял всё напряжение, словно его и не было.

Разговор на пальцах

Есть чудная притча, как один еврей спас посёлок от погрома. Попробую пересказать её так, как мне мама с папой рассказывали, слегка подсократив. Родились мои родители в рабочих посёлках Донбасса. Поэтому погромы для них были не абстракцией, и знакомы они с ними были не понаслышке.

Я слушала их рассказ и думала, что это – красивая сказка, передаваемая из уст в уста, мечта о чудесном избавлении от неимоверного ужаса. А какой это был ужас можно понять из рассказа моей мамы. В преддверии погрома, всё замирало, и в звенящей тишине кто-то из женщин не выдерживал и начинал тихо подвывать от страха, сгребая в объятия детей. К ней присоединялась вторая, третья…, чуть слышный вой перекидывался на соседнюю улицу, и вскоре весь посёлок, улица за улицей, наполнялся этим тихим воем, больше похожим на шелестение ветра, чем на людские голоса.

Мама рассказывала, что со своими нееврейскими соседями они жили дружно, и население посёлка их не трогало. Мало того, когда, в очередной раз, из соседних посёлков пришли погромщики, им навстречу вышли, вооружённые подручными средствами, рабочие мастерских, завода, шахт… и заявили: «Мы к вам не ходим ваших евреев громить и вы наших не трогайте. Надо будет, мы с ними сами разберёмся». Больше погромов у них не было. – Мама смеялась, рассказывая об этом, но в её глазах стояли слёзы.

Они наполняют сейчас, когда я это пишу, и мои глаза, настолько живо я представляю себе эти события. Мне это нетрудно, я и сама многократно и не заслужено получала тычки из-за своего еврейства. И, наверно от этого, всегда, даже когда на центральной алее города кричали через мегафон: «Москалі і жиди геть з України!», носила его гордо, напоказ, ни на мгновение не отрекаясь.

Но я отошла от первоначально заявленной темы. Итак, притча:

Узнали евреи, от соседей по посёлку, что через несколько дней погром намечается. Собрались мужчины и пошли в церковь, к священнику, защиты просить. Не принял их священнослужитель: «Как я могу с целой толпой разговаривать?! Выберите из вас одного, самого мудрого. И пусть завтра, на рассвете, придёт ко мне. Если сумеет доказать, что вы правильно веру в Бога понимаете, так и быть, не будет погрома. А не сумеет… уж не обессудьте…»

Сидят мужики, голову ломают, как быть? Никто не верит в благополучный исход предстоящей беседы, и никому на верную смерть идти не хочется. В погроме может кто и выживет, а переговорщика точно первым убьют. И тут кто-то вспомнил про их поселкового пьяницу. Жил он – кто приютит, кушал – кто что подаст, летом ещё находил работу – на огородах, да по хозяйству, очень мастеровой был, а зимой какая работа – голодно и холодно, вот и прикладывался. Позвали его.

– Пойдёшь? – спрашивают.

– А чего ж не пойти? Всё равно жизни нет, а так хоть службу последнюю сослужу вам.

Помыли, постригли, приодели его, дали с собой буханку хлеба и бутылку вина, мало что, может хоть поест да выпьет перед смертью, и отправили на переговоры. Сидят, ждут, переживают. А по домам, женщины с детьми затихли как мышки, даже младенцы не плачут. Тишина такая, что хлопни в ладоши в одном конце посёлка – в другом отзовётся.

Когда видят мальчуган бежит по дороге, весело бежит, руками машет, подскакивает: «Хвала Богу! Не будет погрома, погрома не будет…» – разносится издалека его победное пение. Удивились мужчины, пошли женщин успокаивать, хоть и сами до конца не верят: как такое возможно?!

А между тем, собрал священник паству свою и говорит: «Нельзя убивать этих людей. Мудростью даже самые бедные из них наделены. И веру нашу они полностью разумеют и приемлют. И вот разговор наш. Показал я ему три пальца, что чтим мы Бога Сына, Бога Духа Святого и Бога Отца. А он мне один палец показывает – мол это только три Лица единого Бога. Тогда показываю я ему пять пальцев, что рассеян народ Израилев по пяти материкам. А он кулак сложил, палец к пальцу – мол крепка вера и связывает всех вместе, где бы кто ни находился. Потом достал он хлеб из-за пазухи, преломил его и протянул мне, в уважение о Чуде умножения хлебов. И на стакан глядит. Я ему воды налил, а он мне бутылку вина протягивает, в честь Чуда превращения воды в вино…»

А, тем временем, рассказывает переговорщик любопытствующим. Ну пустили меня к нему. Сидит хилый старикашка, в чём только душа держится, и тремя пальчиками дрожащими в меня тычет. Ну я ему свой палец и показал, мол я в тебя одним тыкну, ты с кресла свалишься. А он ладошку тянет. Да кто же бьёт открытой ладонью? Показал я ему кулак и думаю, всё, конец мне, хоть поем напоследок. Достаю хлеб, а старик так глазками в него и вперился… Жалко мне стало старика. Отломал ему половину, а он мне стакан воды протягивает. Ну я ему бутылку вина и отдал, мол знай наших, мы не жадные. Тут он совсем повеселел и служку позвал, а служка и перевёл мне, что иди успокой ваших, погрома не будет. Знал бы, так сразу бы ему хлеб и вино отдал, а не сидел бы не мучился там.

Вот такая притча. И кто бы мог подумать, что не пройдёт и пятидесяти лет, как я сама стану участницей подобного диалога.

По дороге на рынок, я заказала буханку хлеба в кафе и сидела, пила кофе, в ожидании пока её порежут и запакуют. За соседним столиком расположилась ухоженная светловолосая дама, лет пятидесяти +, на первый взгляд. Когда я садилась, она попыталась помочь мне отодвинуть столик и произнесла нечто, напоминающее приветствие, на которое я, естественно, вежливо ответила. То, что произошло дальше было неожиданным и смешным.

Дама повернулась ко мне лицом и стала что-то быстро и настойчиво говорить на незнакомом языке. Я то и на знакомых языках, случайных людей на улице, не всегда с первого раза понимаю, а тут сколько ни вслушивалась не смогла уловить ни одного мало-мальски похожего на что-либо знакомое, слова. Увидев тщетность моих попыток, дама начала добавлять в ткань речи слова, отдалённо напоминавшие мне французский язык, из которого я, кроме пуркуа, тет-а-тет, бонжур, мерси, оревуар и ещё нескольких подобных словечек, больше ничего не знаю. Недоумение на моём лице, однако не охладило её пыл, и в речи стали появляться словечки похожие на знакомую, по общению с компьютером, терминологию. А когда она произнесла слова библе и Егошуа, только нежелание обидеть человека заставило меня сдержать смех. Но ведь это и в самом деле было смешно: дама, на трёх незнакомых мне языках, пыталась сагитировать меня в какое-то религиозное христианское течение.

«Егошуа» – не осторожно повторила я, выловив знакомое слово из мутного конгломерата её речи, и она ухватилась за него, как утопающий за соломинку. «Шведи» – указала она на себя, а затем палец обернулся в мою сторону – «Телявив?». «Тель-Авив» – подтвердила я. Затем она произнесла фразу, в которой рассказала мне что-то о троице. Я поняла это по словам «Егошуа», «Фатер» – знакомому мне из немецкого языка, «спирит» и энергичным взмахам рук, изображающих крылья. А потом опять перечислила троицу, загибая пальцы и добавив в текст слово «Элогим».