Проклятие Эдварда Мунка - Ольга Тарасевич

Она на глазах сокурсников радостно чмокнула Юру в щеку.

– Сбегу с последней пары в парикмахерскую. Надо же красоту навести ради такого случая, – прощебетала Верочка и, махнув рукой, сказала: – Ну, до вечера.

Перед Юриными глазами все плыло. До вечера. Она, самая красивая девочка курса, поцеловала его. И согласилась принять приглашение. Фантастика!

Как приятно удивлять любимую девушку. Увидев, что администратор ведет их к самому лучшему столику в ресторане – отличный обзор и танцпола, и сцены – Верочка застонала:

– Вау! Какой ты клевый!

На их столик то и дело глазели окружающие. Неудивительно: Верочка, в коротком серебристом платье и белых сапожках-ботфортах, хрупкая, сияющая, выглядела необычайно сексуально.

Юра хотел казаться взрослым, опытным, умудренным жизнью. Но как это продемонстрировать – он не знал. Когда официант принес меню, весьма кстати вспомнилась фраза из какого-то кинофильма, и он с гордостью ее воспроизвел:

– Не отказывай себе ни в чем, дорогая.

За свою платежеспособность хотя бы в этот вечер, и правда, можно было не беспокоиться.

Но еда Верочку не интересовала. Она заказала что-то для проформы и, потягивая шампанское, уставилась на сцену, в нетерпении ожидая выхода своего кумира.

Разговор не клеился. Девушка отвечала невпопад и извинялась.

– Потом поговорим, ладно? Я не знаю, как ты умудрился заказать столик. Я сама звонила за месяц до концерта. Мне сказали, что раскуплены даже билеты на танцпол.

Она вновь бросила нетерпеливый взгляд вниз, на сцену, и Юра понял, что надо делать.

Верочка, казалось, и не заметила, что он на пару минут отлучался из-за столика.

Когда погас свет и клуб взорвался свистом и приветственными криками, появившийся на сцене певец, поздоровавшись с публикой, сказал:

– Первую песню своего концерта я посвящаю Вере Киреевой!

Верочка взвизгнула и чмокнула Юру в ухо. С замирающим сердцем он опустил на круглое колено девушки ладонь, и Верочка не убрала его руку…

Из дневника убийцы

Сегодня опять в криминальной хронике показывали сюжет об убитых мною женщинах. Меня это смущает. Начинаю опасаться того, что это делается специально.

Умом я понимаю – невозможно отследить контакты всех без исключения женщин, помещающих объявление в Интернете. К каждой одинокой дуре мента не приставишь. Ежедневно на сайте размещаются тысячи объявлений, москвичек сотни, и они пишут письма, встречаются с мужчинами. Проконтролировать все это невозможно.

Но моя интуиция почему-то говорит, что скоро все закончится. Возможно, мне следовало бы остановиться. Но вкус смерти незабываем. Становишься гурманом, отчаянно ищущим любимое блюдо. Я больше не могу ждать…

Глава 6 

Берлин, 1894 год

Все кончено. Дорожные чемоданы уже понес вниз дюжий возница с пышными усами. Потом он вернется за ящиками, в которых спят картины. Его дети. Почти все работы уже упакованы. Все, кроме одной…

Эдвард подошел к прислоненной к стене картине и снял шляпу. Он назвал этот холст «Ревность». Мужчина с зеленым лицом смотрит на обнаженную женщину, его лицо похоже на собачью морду. Надо было бы назвать картину «Похороны». Его Дагни умерла. Та, которая на картине, принадлежит Станиславу. Пшибышевский тоже мертв. У Эдварда не было сил вонзить нож в спину друга. Поэтому на картине у него зеленое лицо покойника. Но довольно с него мертвецов. В путь!

Осталось только попрощаться с Дагни. Его Дагни. Той, которая пришла в эту студию и осталась в ней, в его сердце, на его холстах…

Войдя в просторную, светлую комнату, Эдвард пробормотал:

– Я люблю тебя, моя девочка. Моя мадонна…

В студии уже не было ничего, кроме пустых тюбиков из-под красок, но Эдвард видел мольберт, и низкую кушетку, и лежащую на ней черноволосую женщину.

– Как хорошо, что твоя выставка вновь открылась, – Дагни откинулась на подушку и завела затекшие руки за голову. Она быстро уставала лежать без движения, часто шевелилась, однако Эдвард этого не замечал. Довольно того, что она рядом. Само присутствие Дагни помогает ему писать. Он снова может работать! В его голове проносятся дивные видения, только успевай переносить их на холсты. Это будут уникальные работы, объединенные общим названием «Фриз жизни». Эдвард Мунк живет! Правда, часто он не может найти ни законченных холстов, ни набросков. Альберт Кольман уверял, что он тут ни при чем, однако Эдвард как-то увидел его, тайком выходящего из студии с работой под мышкой. Возмущенный, он упаковал картины, взял извозчика и поехал на вокзал. Когда до отправления поезда осталась пара минут, среди привокзальной толпы Эдвард разглядел знакомый черный сюртук Кольмана. И, пораженный его появлением, вновь вернулся сюда, в просторную студию в центре Берлина. И только здесь ему сделалось страшно. Подумать только, в своем гневе он чуть не сбежал от Дагни!

– Эдвард, ты все время молчишь! – Дагни встала с кушетки и прошлась по комнате. – Я больше не буду приходить позировать! Мне скучно, Эдвард!

Он не отводил глаз от холста. Конечно, с ним скучно. Не произносит ни слова, погруженный в свои мысли. Он мог бы рассказать ей о своей любви. О том, как дрожит его рука, сжимающая кисть, как быстро бьется сердце. Но лучше молчать. Дагни помолвлена со Станиславом. Пусть все будет, как есть. Она приходит в эту студию – и он счастлив.

Эдвард украдкой посмотрел на Дагни и замер. Ее вытянувшееся на кушетке тело было полностью обнажено. Глаза художника знали пропорции любимой женщины до мельчайших подробностей: пышная грудь, округлый животик, длинные стройные ноги. Он знал эту красоту, но и представить себе не мог, что Дагни такая . Молочная белизна ее кожи вдруг сделалась ярче горящих в студии свечей, и он, как зачарованный, пошел на этот свет.

«Она любит меня. Она разорвет помолвку. Я сделаю ее счастливой», – думал Эдвард, опускаясь перед кушеткой на колени.

Она первая нашла его губы, поцеловала, притянула к себе и закрыла глаза. Изогнутые брови Дагни и тени от ресниц почти сомкнулись на бледном лице кругами, и Эдвард все смотрел на них, стараясь запомнить. Они стали одним, и мир замер. Губы Дагни скривились, как от боли. Но как же она была прекрасна красотой всего человечества, в ее сосредоточенных чертах жизнь боролась со смертью и вдохновенно победила.

– Куда ты уходишь? – спросил Эдвард, когда Дагни, одевшись, легонько провела рукой по его щеке.

– Как куда? Меня ждет Станислав. Слушай, не говори ему ничего. Не знаю, что это вдруг на меня нашло…

Эдвард закрыл за Дагни дверь и тотчас позабыл о ее последних словах. Он просто ее неправильно понял. Дагни уходит, чтобы рассказать обо всем Станиславу. Конечно, она права. Ему надо все объяснить. А Эдвард будет ждать Дагни здесь. Он нарисует свою мадонну такой, какой увидел. Только бы ему хватило сил передать красками ее сосредоточенную красоту, побеждающую смерть.

Он рисовал как одержимый, ночи сменяли дни, но Эдвард этого не замечал. Кто-то принес и оставил рядом с мольбертом поднос с едой и бутыль вина. Откуда-то взялась кипа газет и писем. Он схватил ворох бумаг, чтобы отшвырнуть их подальше от холста с заламывающей в экстазе руки мадонной, и взгляд случайно зацепился за белый прямоугольник.

«Дагни Джуль и Станислав Пшибышевский приглашают вас на церемонию венчания, которая состоится…»

Стены студии разломались, и потолок исчез в сочащихся кровью облаках. Эдвард шел по мосту, натянутому над пропастью, его душила высота, и синее зеркало фьорда тянуло в облизывающие прибрежные камни волны. Эдвард обхватил голову руками, не в силах выносить вибрирующий крик отчаяния, звучащий отовсюду, ввинчивающийся в мозг невыносимой болью.

Он бросился к мольберту, натянул чистый холст и принялся писать этот крик, потому что это было единственной возможностью сделать его хоть чуточку тише…

– Прощай, моя любимая девочка. Прощай, мадонна, – сказал Эдвард и быстро вышел из студии.

Возница выносил из зала последнюю неупакованную работу. Мертвая Дагни, мертвый Станислав, зеленая ревность отчаяния.

– Подождите. Оставьте. Вот вам марка. Когда отвезете меня на вокзал, вернитесь сюда и отправьте эту работу моим друзьям. Это подарок к их свадьбе. Адрес на обратной стороне картины.

Возница молча смотрел на работу и пощипывал пышный ус. Неодобрительно покачав головой, он опустил в карман протянутую Эдвардом горсть монет. Свадебный подарок ему совершенно не нравился.

Пришпоривая лошадей, возница разговорился:

– А вы знаете, сегодня в Потсдаме сгорел замок. Говорят, хозяин сошел с ума, все бегал вокруг пепелища. В замке были все его сбережения. Эй, что с вами? Вы плачете?