Быть собой (СИ) - "Sleepy Xoma"

Тотчас же вокруг них засуетились люди самого разного возраста и цвета кожи. Все они были одеты в грубые робы и носили ошейники. Одни люди принимали тюки и уносили их, другие распрягали лошадей, третьи, собирали рабов по группам и отводили их куда-то. Пилла жестом приказал мальчикам выбираться.

Едва только они выбрались, как увидели странную парочку — женщину и мужчину средних лет, неспешно подходящих к телегам.

Пышнотелая фарийка выглядела на сорок. Она была одета в роскошное платье, украшенное золотой нитью. Ее пальцы унизывали перстни с ярко блестящими в лучах полуденного солнца драгоценными камнями, а волосы — уложенные в сложную прическу и сильно напудренные — поддерживали золотые заколки. Следы былой красоты еще сохранялись на лице и расплывшемся теле, но безжалостное время не собиралось давать своей жертве ни единого шанса, сколь бы хорошо та не маскировалась. Морщины в уголках глаз, тонкие сеточки сосудов на руках и ступнях, едва прикрытых изящными сандалиями, незаметные на первый взгляд складки на шее — все свидетельствовало о том, что неумолимая старость уже стучится в двери этой несомненно богатой и влиятельной патрицианки.

Ее сопровождал широкоплечий, облаченный в белоснежную тогу мужчина. Он был красив и неплохо сохранился, несмотря на возраст: могучие мышцы вздымались на руках и живот почти не выпирал из-под ткани. Все портило выражение изнеженности и пресыщенности, ни на миг не пропадавшее с лица.

Трегоран сразу понял, что это — хозяева.

— Какой у нас сегодня хороший улов, дорогая, — скучным голосом произнес стареющий красавец. — Я вижу, наш верный Пилла совершил множество прекрасных покупок.

— О да, — хихикнула женщина. — Таких милых и свеженьких.

И она указала на мальчиков.

— Ну-ка, ну-ка, — по-отечески улыбаясь, Навиний подошел к ним и ласково погладил Трегорана по щеке. — Какая же прелесть. Эх, дорогая, кажется, нам и правда следовало отправить парочку своих людей в эту варварскую страну. Какие прелестные мальчики, так и хочется купить сразу всех. Из них, думаю, получатся превосходные работники. Впрочем, не тощеваты ли? Смогут ли хорошо обрабатывать поля?

— Приятно слышать, дорогой супруг, что ты наконец-то осознал мою правоту, — совершенно беззлобно хихикнула Люсилия. — А что касается работы, скажи, у нас когда-нибудь бездельничал хотя бы один раб?

— Твоя правда, душенька, — Навиний подошел к дрожавшему точно лист на ветру Шилмиану. — Но как ты думаешь, быть может, нам стоит забрать этих милых мальчиков в дом?

— Не рано ли? — усомнилась патрицианка. — Они еще слишком дикие и необученные, не умеют жить среди людей.

Патриций скривил губы.

— И опять ты права…

Повисшая в его словах недосказанность очень не понравилась Трегорану, который сжался и постарался стать еще незаметней, а фариец подошел к Элаиксу, который бросил на него испепеляющий взгляд.

— Вот этого точно неплохо будет укротить, — он перевел взгляд на Трегорана. — Братья?

— Да, господин, — пролепетал тот.

— Хорошо, пойдет с братом. А что с этим, душенька?

Он указал на Шилмиана, который, как и Трегоран, побледнел, точно покойник.

Фарийка подошла к мальчику и задрала его подбородок, заглядывая в глаза, после чего проверила зубы и пощупала мышцы рук.

— Тебе хочется передать этого милого мальчика в дом, душа моя? — улыбнулась она. — Почему бы и нет? Пилла!

Вольноотпущенник тотчас же возник за ее плечом.

— Да, госпожа, — склонился он, стараясь при этом избегать взгляда Навиния.

— Ты понял, что нужно?

— Да, госпожа, — голос Пиллы был сладок, точно мед. — Я все исполню, не сомневайтесь.

Навиний шутливо похлопал слугу по щеке и радостно рассмеялся.

— Что бы мы делали без тебя, ума не приложу!

— Спасибо господин, вы очень добры ко мне.

— Ну-ну, ты заслуживаешь похвалу.

Навиний взял Люсилию под руку, и не спеша направился к вилле.

Пилла же схватил Шилмиана за руку и потащил его куда-то, но Трегоран заметил взгляд вольноотпущенника, и ему стало не по себе. В глазах Пиллы читалась ненависть к бывшему хозяину и желание его крови.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})* * *

Трегоран проснулся мокрый от пота. Все тело дрожало, а из глаз текли слезы. Юноша тихо застонал, закрывая лицо ладонями. Опять этот сон! Кошмарные видения из прошлого, не отпускающие даже здесь. Впрочем, сон этот никогда еще не был настолько ярким и образным. Бедолага Шилмиан, рынок, и этот, третий… Как там его? А, неважно!

Юноша решил проверить кое-что и напрягся, призывая в памяти лицо Пиллы. Оно возникло перед его глазами с пугающей четкостью — сухие тонкие губы, родинка под глазом, копна седых волос…Шрам…Длинные тонкие пальцы, такие крепкие и жесткие…Руки занесена для удара, а губы шевелятся, выкрикивая ругательство…

Трегоран с трудом подавил рвущийся наружу вопль и яростно хлестнул себя сперва по одной щеке, потом — по другой. Полегчало, в голове прояснилось, и он стал понимать, где находится.

— Ох, с этой памятью нужно быть осторожнее, — пробормотал юноша, и замер.

Что-то было не так. Сразу же волна страха взметнулась из глубин сознания, угнездившись стаей скользких угрей в желудке. Ученик чародея сглотнул.

«Что же именно. Может быть то, что меня разбудило?»

Он напряг память, пытаясь понять, что вырвало его из-под власти кошмара. И вспомнил!

Трегоран вскочил, обливаясь ледяным потом. Сомнения не было — тихий крик нарушил его покой. И раздался этот звук совсем недалеко. Мысли закрутились внутри его черепной коробке, точно стая бабочек, напуганных человеком, выбежавшим на цветочный луг.

«Что делать? Бежать? Нет, я не могу бежать! Нужно проверить? Нужно ли? Я должен! Уверен?»

Его начало трясти, но ноги сами сделали первый шаг. Трегоран почему-то уверился в том, что случилось нечто очень и очень плохое. И почему-то он, опять же, не сомневался, что это самое плохое произошло с Маркацием. Откуда в голове всплыла эта идея, юноша не понимал, а потому осторожно двинулся вперед — к покоям опального сенатора.

Шел медленно, осторожно, вслушиваясь в каждый шорох. И не напрасно — из-под плотно прикрытой двери струился мягкий свет, и раздавались голоса — он услышал это, оказавшись перед дверьми. Юноша приложил ухо к полированному дереву, стараясь понять, что же происходит внутри. Его испуг был так силен, что Трегоран даже не вспомнил заклинание школы воздуха, позволяющее усиливать слух. Но и так голоса были весьма отчетливы.

— Ну и чего нам теперь делать? — Грубый мужской голос.

— Берем, что хотели, и прочь отсюда. — Юношеский голос. Наверное, принадлежащий ровеснику Трегорана. — Пора заканчивать, пока слуги не встрепенулись.

— А чего вы их боитесь? — Трегоран открыл от изумления рот, говорила Этаара. — Они теперь мои.

— Девочка, тут пока нет ничего твоего, потому что если хотя бы одна живая душа заподозрит нас, то четвертование будет самым легким наказанием, на которое мы сможем рассчитывать.

— А ты не пугай меня, Килий, я сама кого хочешь испугаю.

— Ой, ну вы посмотрите, какая боевая. — Раздался легкий шлепок, сопровождаемый руганью, и злой смех.

«Разбойники», — подумал Трегоран. — «Но почему Этаара с ними? Какая разница, я обязан спасти учителя!»

Он рванул дверь на себя и влетел в опочивальню Маркация. И остановился, замерев, как вкопанный.

Помимо самого хозяина комнаты, в ней находились четверо — Этаара и три незнакомца. Первый — высокий и кряжистый здоровяк в броне. Второй — фариец с породистым лицом потомственного патриция, обнимал Этаару и фривольно лапал ее зад. Третий, который не произнес ни слова — невысокий, закутанный в серое человек с ножом в руке, стоял подле ложа, на котором лежал Маркаций, приставив лезвие к горлу сенатора.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Этаара, — удивленно произнес Трегоран.

— Этот, что ли? — спросил второй.

— Да, Килий, он самый. Ревнуешь?

— Чтобы я ревновал к ослотрахам, — фыркнул Килий, плотнее сжав ягодицы девушки. — Будем считать, что порадовали парня перед смертью.