Дорога в Средьземелье - Том Шиппи

Смерть Смауга, как и приключения Бильбо в темноте подземелий, дает автору повод на наглядном примере познакомить нас с тем, что такое современное мужество. Противоположность этим сценам представляют Битва Пяти Воинств (где Бильбо исчезает из виду, и героизм демонстрируют другие — Торин, Фили, Кили, Дайн и, в особенности, Беорн), а также, немногим раньше, в главе 15, необычайно усложненная сцена спора между Бардом и Торином В этой сцене лучник и гном противостоят друг другу, причем их противостояние никоим образом не напоминает детски непосредственное «выяснение отношений». Если подытожить предложения, которые Бард делает Торину, получится следующее: 1) я убил дракона, следовательно, заслуживаю награды; 2) я — наследник Гириона, властителя Дейла, а значительная часть сокровищ Смауга похищена именно у Гириона, поэтому я должен получить свое богатство обратно; 3) Смауг уничтожил Озерный Город, и множество людей осталось без крыши над головой, но эти люди помогли гномам на пути в Гору, и они заслуживают того, чтобы гномы вернули им долг, тем более что дракон напал на город по вине гномов (хотя, точнее говоря, произошло это по вине Бильбо). На все эти соображения, в оригинале разбавленные тяжеловесными риторическими вопрошаниями, Торин отвечает в том же стиле, нарушая, правда, очередность. Пункт 1) он игнорирует вообще — возможно, просто из гордости; пункт; 2) отвергает на том основании, что Гирион умер и не может претендовать на свою долю сокровищ; пункт; 3) принимает только частично, что вполне в духе гномов: он предлагает честно оплатить затраты на их содержание в городе и на прочую помощь, однако отказывается возместить потери, связанные с нападением дракона, поскольку за нанесенные Смаугом разрушения отвечает Смауг, но никак не он, Торин. Наконец, Торин заявляет, что под давлением вообще никаких переговоров вести не будет, и сам задает риторический вопрос: «Мне хотелось бы спросить тебя, какую долю сокровищ отдал бы ты моим родственникам, обнаружив под Горюй никем не охраняемые богатства, а нас — мертвыми?»

Тщательно соблюдаемый в этом разговоре «легализм», подыскивание своим действиям законных обоснований заимствован напрямую из исландских саг. На память приходит герой «Саги о Храфнкелле» и то, с какой тщательностью он вычисляет размер компенсации, которую должен был выплатить за совершенные им убийства. Он требовал вычесть из общей суммы убыток от увечья (ему подрезали сухожилия на ногах), убытки, понесенные за период кровной вражды, а также возместить естественный прирост скота со времени конфискации оного, — и все это, естественно, на фоне этики беспощадного насилия. Хорошо видно, что этот этический и литературный стиль приковывал к себе внимание Толкина, зачаровывал его. Сценой спора между Бардом и Торином нам предлагается в некотором роде восхищаться. А когда позже на сцене появляются Дайн и гномы из Железных Холмов, то их деревянная церемонность — «Зачем стоите вы лагерем в этой долине, словно противники, осаждающие крепость?» — производит куда более сильное впечатление, нежели осовремененный перевод рассказчика: «Вам здесь делать нечего! Мы все равно пройдем! Так что убирайтесь — или готовьтесь к бою!»

Между этими двумя сценами вставлена еще одна, отмеченная целым рядом анахронизмов, причем здесь их плотность почти так же велика, как в главе первой: речь идет о сцене, в которой Бильбо передает Барду и королю эльфов драгоценный камень Аркенстон.

Бильбо оставался устойчив к героическому антуражу на протяжении всей книги. Когда Торин облачил его в мифриловые доспехи, у Бильбо возникло желание «посмотреться в зеркало», однако он испугался, что «видок» у него окажется «самый нелепый», особенно когда он представил себе, что сказали бы о нем соседи из–под Холма. Гордые речи Барда и Торина Бильбо слушает с отчаянием и досадой, и предпринимает собственные шаги, чтобы найти выход из «героического» тупика:

« — Видите ли, господа, — начал Бильбо самым деловым тоном, — дела идут хуже некуда. Лично мне все это надоело. Мне давно пора домой, на Запад, — там народ еще не разучился внимать голосу разума! Но у меня в этом деле есть кое–какой личный интерес, если быть точным — одна четырнадцатая часть прибыли, причитающаяся мне согласно договору, который я, к счастью, сохранил.

Из кармана потертого жилета, который хоббит носил поверх кольчуги, он извлек помятое, сложенное в несколько раз письмо Торина — то самое, что гномы оставили на каминной полке под часами еще в мае месяце!

— Одна четырнадцатая часть прибыли, подчеркиваю, господа, — продолжал хоббит. — Но лично я готов самым внимательным образом рассмотреть все ваши требования, более того — согласен вычесть из общего дохода сумму, которая по справедливости причитается вам, и лишь после этого отсчитать свою долю».

И сама эта речь, и тот, кто ее произносит, так разительно контрастируют с окружением, что дальше идти уже некуда. Поведение и облик Бильбо в высшей степени анахроничны — он носит куртку, ссылается на письменный договор, тщательно разграничивает доход и прибыль и предлагает компромисс: по мнению хоббита, притязания Барда следует называть требованием оплатить «непредвиденные расходы» (отсюда уже недалеко до современной терминологии, употребляемой при налоговых расчетах!). Бард и Торин говорят на языке архаики («Приветствую тебя!», «недруги», «сокровище», «родичи», «погибель»), а Бильбо использует современный жаргон. Об этом сигнализируют слова «выгода» (profit, до 1604 года в английском языке этого слова не было, а после 1604–го оно было зарегистрировано, поначалу только в Абердине), «дедуцировать» (deduct, зафиксировано впервые в 1524 году, когда оно означало еще то же самое, что и слово subtract — «вычитать»; коммерческий смысл оно приобрело лишь много позже), «общий доход» (total, в данном конкретном смысле до 1557 года не использовалось), «интерес, притязание, требование» (claim), «дело» (affair)… Все это не английские слова, а заимствования из латыни или французского; эти заимствования полностью прижились в английском только после Нормандского завоевания. Будет справедливым сказать, что ни один персонаж эпоса или саги не мог бы даже помыслить о том, чтобы заговорить языком Бильбо. Но в чем же сила этого последнего острого противопоставления Барда и Бильбо, «героя» и «бизнесмена»?

Это противостояние продолжает комедийную линию, которая так сильно выражена в «Хоббите». Кроме того, оно приводит к чему–то — если использовать собственный толкиновский термин — вроде «эвкатастрофы»[176], которая происходит, когда г–н Бэггинс (а вместе с ним и симпатизирующий ему читатель) обнаруживает, что эльфийский король и даже сам Гэндальф смотрят на него (а вместе с ним и на нас, с нашим современным кодексом скромности и компромисса) с благодарным изумлением. Таким образом, комедийной линией дело не исчерпывается, хотя Бильбо ни на миг и ни на йоту не становится менее забавным. Никто не должен думать, что в «Хоббите» совершается прямой переход от сатиры на современный мир к сатире на мир древний. Возможно, самое сильное в главе 16 и окружающих ее сценах — это вдохновенный призыв к терпимости, брошенный через бездонную пропасть между временами, разными отношениями к жизни и этическими стилями. По одну сторону — Бильбо Бэггинс с его добродетелью «нравственного мужества» (moral courage); согласно словарю, это — готовность «претерпеть обструкцию, неодобрение или общее презрение, но не отойти от того, что данное лицо считает для себя верным» (впервые зафиксировано в 1822 году); противоположный этому достоинству недостаток — «недоверие к себе» (1789, self–distrust). По другую сторону — Беорн, Торин, Дайн, чьи достоинства можно описать только с помощью такого неанглийского существительного, как древнескандинавское drengskaþr, означающего «великодушие», «осознание себя воином», а следовательно, и «осознание своего воинского достоинства». Именно это качество выказывает Дайн, подтверждая решение Торина о передаче Барду четырнадцатой части сокровища (сам Торин к этому времени уже мертв). Недостаток же этих персонажей — что–то, что можно назвать себялюбивым материализмом Ни одна из сторон не лучше другой и не имеет права критиковать другую. Контраст — в стилях, а не в противопоставлении добра и зла. Соответственно, по всему «Хоббиту» разбросаны сцены, в которых одна сторона выставляет напоказ смехотворность претензий, предъявляемых другой стороной. Например, Бильбо фыркает, слушая возвышенные речи Торина, Глоин резко обрывает Бильбо, который пытается снискать уважение гномов, ссылаясь на своего предка Волынщика Тукка («Волынщик давным–давно умер, а я говорю о тебе!»), — а к концу эти два языковых стиля становятся неуязвимыми для взаимной иронии: