На самом деле - Марципана Конфитюр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сутки после этого он раздумывал, а правильно ли он сделал, тусил с друзьями, а затем сделал странное открытие.
Бориса пригласили в общежитие отметить день рождения одного из однокурсников. Там было тесновато, почему-то холоднее, чем на улице, и очень плохо пахло сероводородом, потому что по соседству жили два корейца, которые обожали тухлую капусту. Однако веселая компания ответственно отнеслась к подбору напитков, а так как стипендии на закуску не хватило, то, понятное дело, Новгородцев и его товарищи скоро раскраснелись, подобрели и пустились философствовать о судьбах Родины, никчемности правительства и всех тех материях, беседы о которых делают подпившего субъекта частью мировой интеллектуальной элиты. Не то, чтобы друзья Бориса уж очень часто говорили о политике. Но в этот раз — в компании собрались одни историки — это получилось само собой.
Виновник торжества достал газету, где на первой полосе редактор поместил открытое письмо Александра Филиппенко. Впервые в жизни Александр Петрович писал правду. «Открыто заявляю, что письмо от Прошки к Софье не сгорело и находится в моих руках. Исследовав его, я убедился в том, что это стопроцентная фальшивка!» — говорилось в обращении.
— Хотел бы я узнать, — воскликнул именинник, — какие он использовал методы исследования! Да этот тип, по-моему, не знает и простейших способов датировки!
— Утверждение не точно! Он их знает, но не верит в них! — подняв кверху перст, сказал лежавший на кровати сокурсник.
— Парни, все же ясно! — крикнул третий приятель. — Филиппенко утверждает, что письмо не настоящее. Значит, это подлинник!
— Я в этом не уверен! — возразил лежавший.
— А я уверен! Либо он письмо уничтожил — что, наверно, было сделано неспроста, либо на самом деле выкрал из архива! Если так, то почему Филиппенко скрывает документ, не позволяет сделать настоящую экспертизу?
— Да-а… Похоже, что источник подлинный.
— Но откуда Филиппенко известно, что письмо не подделка?
— Как откуда? Он работает на английскую разведку!
— Я в этом сомневался. Но поскольку Филиппенко говорит, что документ ненастоящий…
— Вот именно!
Борис не хотел вступать в полемику. Господи, зачем он выбрал этот архив, ведь можно было пройти практику в другом месте, в другом учреждении! Почему он забыл тогда в хранилище этот злополучный подарок Марины⁉ Разве нельзя было иначе защитить Анну? Подделка архивного документа — святотатство для профессионального историка! От выпитого вина Борису хотелось спать, язык почти не двигался, глаза слипались. Новгородцев прилег на диван и закрыл глаза.
— Я всегда это подозревал! — слышал он реплики друзей. — Петровские реформы — злодейство.
— Ой, не надо! Начинается…
— Петр заложил основы атеизма. Очень умно — убить Россию, предварительно убив святую церковь. Если б он не сделал из нее бюрократический институт!..
— То что бы тогда было?
— Церковь стала бы идейным вдохновителем народного движения семнадцатого года, а не частью ненавистного аппарата царской власти!
Боря повернулся на другой бок. Мир вокруг приятно потемнел и склеился. Потом прошла секунда или час, и Новгородцев снова услыхал:
— Чудовищный разрыв в культуре между знатью и простым народом! Это же трагедия. И если бы не Петр…
— Хм… Возможно, революция была бы не такой кровавой.
— Измышления!
— Петр Первый — отец русской революции.
— А в этом что-то есть…
— Ха-ха! Преображенцы разбудили Герцена!
Борис подумал: «Может быть, моей рукой водило провидение?» Он не верил в провидение, а, верней, не понял точно — верит или нет. Но мысль была приятной. Борю и пугало, и при этом ему нравилось, что он своим поступком возбудил в окружающих такую работу мысли.
— Но если, — слышал Новгородцев, — Петр был не настоящий, то тогда и все Романовы…
— Позвольте! Кроме Анны Иоанновны!
— Тогда уж и Петр Второй в игре! Он же сын царевича Алексея, а Алексей родился задолго до того, как подменили его отца.
— Ты предлагаешь вычеркнуть империю?
— Да как мы ее вычеркнем, ведь это же история⁈
— Вычеркнуть в культурном отношении! Вернуться к допетровским временам! Я думаю, что скоро…
— Люди, вы с ума сошли!
— Все об этом заговорят! Вот увидите!
— Сначала голландцы, потом немцы, потом французы, потом снова немцы — Маркс и Энгельс…
— Протестую! Они евреи!
— Да какая разница! Потом американцы!
— А варяги? Ты забыл варягов.
— И еще византийцы…
— Люди, вы действительно рехнулись. Только вот не надо этой всей националистической истерии!
«Почему же истерии? — думал Боря. — Россия на протяжении своей истории подражает другим странам, заимствует то одно, то другое. А мама говорила — надо быть собой».
— России нужен новый договор. Вассальный договор! — услышал Борис то ли наяву, то ли во сне. — России нужен царь! Пускай все присягнут ему!
— Это тоталитаризм!
— Протестую! Сколько можно повторять, что «тоталитаризм» — это конструкт, придуманный Европой, чтобы оправдать фашизм! Говорите: диктатура.
— Монархия авторитарна по своей сути!
— Люди, это мракобесие! А как же институции правового государства⁈ — взвизгнул местный либерал.
— Прогресс, регресс, — парировал флегматично-пьяный голос. — Все относительно.
«Ан, нет! — подумал Боря. — Истина о том, что относительно, должна быть абсолютной!»
И Новгородцев провалился в сон.
Когда он проснулся, ребята обсуждали, как в поведении гопников и уголовников проявляется феодальное сознание. Одни опять утверждали, что феодализма не существует, а другие отвечали, что, раз так, то нет и не-феодализма. В комнате сидели несколько девчонок и допивали то, что не влезло в пацанов.
— Обычай пить вино в России ввел Петр Первый, — неожиданно сказал Борис.
Присутствовавшие замолчали и задумались.
Борис вернулся домой утром. Первым делом он включил компьютер. Анна не ответила. Весь день Борис ходил несчастный и страдал: во-первых, из-за своего дурацкого письма, во-вторых, из-за того, что поддельное письмо наделало так много шуму. Вечером он принял решение честно во всем признаться. В своем письме он извинился перед Анной и честно, с описанием подробностей, признался в том, как появилось знаменитое письмо, в которое с подачи Филиппенко все поверили.
Глава 21
Тридцать лет назад Иван Евгеньевич, научный руководитель Андрея Филиппенко, готовился к защите диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. В ходе обсуждения на кафедре ему сделали несколько замечаний. Ивану Евгеньевичу пришлось перепечатать на машинке
