Ничего интересного - Кевин Уилсон

слишком много времени. А потом, как по волшебству, Бесси перестала гореть, как будто огонь перенесся с нее на полотенце.

— Хорошо, — произнесла она, глядя на меня, — хорошо. — И в изнеможении осела на пол.

Я прижала ее к себе.

— Где Роланд? — спросила Бесси.

— Роланд! — крикнула я.

Через пару секунд мокрый насквозь Роланд вошел в гостиную. Вокруг него образовалась лужа.

— Я был в душе, — сказал он.

— Хорошо, — ответила я.

— Она не горит, — отметил мальчик, тыча пальцем в Бесси.

— Сейчас уже нет.

Роланд подошел к нам и сел рядом, на пол.

— Я о вас позабочусь, — сказала я.

— Ты хороший человек? — спросила Бесси.

Такой странный вопрос. Вопрос, который могут задать только дети, потому что не прожили столько, чтобы понимать, как просто на него ответить.

Помедлив пару секунд, как будто раздумывая над ответом, я призналась:

— Не очень. Я не плохой человек, но могла бы быть гораздо лучше. Простите. Но я здесь, с вами. И вы здесь, со мной.

— Но ты уедешь, — сказала Бесси.

— Когда-нибудь, — согласилась я. Три месяца — это много или мало с точки зрения ребенка? С моей точки зрения — много. — Я останусь столько, сколько вы захотите, — наконец сказала я. — Останусь.

Они, кажется, не слышали меня. Мы так и сидели, и я молилась, чтобы не зашел Карл. Как бы я ему это все объяснила? Пришлось бы вырубить его торшером, оттащить к машине, чтобы он потом решил, что ему приснился странный сон.

— Наша мама… — начала Бесси.

— Я знаю, — прервала ее я. — Я знаю, что я не ваша мама. Вам ни с кем не будет лучше, чем с ней…

— Она себя убила, — сказала Бесси. — Из-за нас.

Я попыталась вспомнить, говорила ли мне Мэдисон, что это был суицид. Почему она мне не сказала? Это секрет? Если я увижу Мэдисон, спрошу у нее.

— Не из-за вас, конечно, — произнесла я вслух. — Перестань, Бесси.

— Она сказала, что ей слишком тяжело. Сказала, что все скоро изменится, что нам надо будет пойти в обычную школу и что она больше так не может. Сказала, что папа хочет, чтобы мы были нормальными. И что этого никогда не будет.

— Мне так жаль, Бесси, — выдавила я.

Роланд сжался в калачик, и я обняла его второй рукой.

— Она выпила кучу таблеток, — продолжала Бесси. — Мы смотрели, как она их пьет. А потом мама умерла.

— Господи боже, — вырвалось у меня. — Мне так жаль.

Бесси казалась опустошенной, как будто у нее не осталось никаких эмоций. Она взглянула на Роланда. Тот кивнул.

— Она и нам велела принять таблетки, — наконец сказала она.

— Что? — Конечно, я прекрасно поняла, о чем она. Но что еще скажешь, когда такое происходит? Только притворяться, что ничего не понимаешь.

— Она положила таблетки на две тарелочки, для меня и для Роланда. И сказала принять их. И налила нам огромные стаканы апельсинового сока. Она плакала и говорила, что так нам всем станет лучше.

— Но мы их не приняли, — хрипло сказал Роланд.

— Я сказала Роланду не глотать таблетки. Мы спрятали их в карманы — мама даже не заметила, — выпили весь апельсиновый сок, и нам надо было пописать. Но она привела нас в спальню, и мы вместе легли на кровать. Мама сказала, что мы все должны заснуть, хотя был еще день. Роланд лежал с одной стороны, а я с другой. Мне не было его видно. Мама лежала посередине. Я положила руку ей на грудь, и ее сердце билось, и все было нормально.

— Мне так жаль, Бесси, — повторила я, потому что мне требовалась передышка, секунда, чтобы слушать дальше, — к такому я не была готова.

— И прошла целая вечность, но мама заснула. И я держала руку у нее на груди. Прошла целая вечность. Ужасно много времени. И я очень хотела писать, и я просто пописала в постель.

— И я тоже пописал в постель, — добавил Роланд.

— А потом она совсем заснула. И я сказала Роланду, что надо вставать. Мы встали, а мама нет. Я знала, что она умерла, потому что следила за ее сердцебиением. Потом мы переоделись, потому что наша одежда была мокрая. Я сделала крекеры с арахисовым маслом, и мы их съели. Мы вынули все таблетки из карманов и смыли в унитаз. А потом вышли наружу. Во двор. А потом мы оба загорелись. Был очень большой пожар. Мы горели целиком, всем телом, такого раньше никогда не было. И трава рядом загорелась. А потом загорелось дерево. И кто-то, какие-то люди, которые жили километрах в пяти от нас, увидели дым и вызвали пожарных. Так нас и нашли. И маму тоже.

И Бесси замолчала. И Роланд молчал. Мы сидели и дышали, вдох-выдох, глубоко и ровно. Наши сердца бились так уверенно, так сильно. Если бы существовала кнопка, чтобы уничтожить мир, и будь она передо мной в тот миг, я бы нажала не раздумывая. Я часто представляла себе эту кнопку и каждый раз знала, что обязательно ее нажму.

— Это ужасно, — произнесла я, — и вы в этом не виноваты. Вашей маме было тяжело, но она не хотела сделать вам больно. Она просто не могла ясно думать.

— Иногда мне кажется, что надо было принять таблетки, — сказала Бесси, и я чуть не разрыдалась. Но эти дети, которых так подвела жизнь, не плакали, и было бы трусостью сдаться, пока они держались.

— Тогда мы бы не встретились, — заявила я. — Это был бы отстой. Я бы страшно злилась.

— Ты была бы в ярости, — заметил Роланд.

— Несомненно, — согласилась я. — Вы такие классные, а я сидела бы у себя дома, одна, без друзей, и даже не знала, что вы вообще где-то живете.

— Ты бы взбесилась до чертиков, — сказала Бесси, наконец подобрав подходящее выражение.

— До чертиков, — кивнула я.

— Я хочу научиться решать задачи, — сказала Бесси, и я еле одержала смех, потому что, боже ты мой, она об этом решила поговорить сейчас?

Все мышцы у меня были напряжены, как будто я вот-вот умру, но я ответила:

— Я научу тебя математике. Мы начнем сначала.

— Но не сегодня, — заметила Бесси.

— Не сегодня, — согласилась я. И через пару минут подняла с пола полотенце и бросила в мусорку.

Вечером, когда дети принимали ванну, зазвонил телефон. Я подскочила к нему, жадная до новостей из внешнего мира, опасаясь, не случилось ли чего. Но на проводе был Карл.

— А, — сказала я. — Это ты.

— Я звоню тебе от имени миссис Робертс.

— А почему она сама мне не