Двое строптивых - Старшов Евгений

О! Вот и непредвиденные трудности начались!

— Боюсь, не выйдет ни так, ни эдак… — замялся Лео.

— А как же тогда, чудак-человек? Ты чем думал-то? Со слов, боюсь, не выйдет. Если только подобие укажешь, к примеру, в Богоматери Замка… Или Бурго…

Лео вдруг воспрянул духом от внезапной идеи:

— Подожди, кажется, придумал. А если издали покажу — запомнишь?

— Это да. Глаз у меня наметанный, схвачу. А там — подскажешь, ежели что.

— По цене как?

Грек почесал седую бороду:

— Сам понимаешь, работа штучная, непростая. Опять же, то, что ты хочешь, не может быть большим при таком способе работы. Дюймов четыре на шесть, ну чуть больше, от силы, и в полроста.

— Как делать — тебе виднее. Ты говори, сколько. Раз мне надо, то и заплачу, сколько надо, и вообще, если совсем уж цену не вознесешь до небес, я закажу еще и копию портрета. Копию мне.

Художник назвал цену, и Лео без торгов согласился. Однако решил, что показывать художнику образец на улице рискованно. Вдруг художник не поймёт, на кого указывают, и изобразит не ту. Надёжнее было бы под благовидным предлогом привести Элен в храм Архангела Михаила, где работал сам художник. Тогда не спутает.

Прошел не день и не два, прежде чем Торнвилль, отловив Элен, за деликатным разговором как бы между прочим предложил ей сходить посмотреть работу греческих мастеров. Элен согласилась, и англичанин отвел ее "на показ".

Для верности, когда Элен смотрела куда-то наверх, он быстро обернулся и, переглянувшись со старым греком, у которого заказывал портрет, чуть заметным жестом указал на нее. Грек понимающе улыбнулся и кивнул — и так, мол, давно понял, уже глаз не спускаю. При этом он очень быстро то делал какие-то наброски углём на листе бумаги.

После этого начались долгие муки творчества. Начали, так сказать, с черновика. Старик не перехвалил себя, когда сказал, что глаз у него наметанный и он все схватит: так, в целом, и получилось. Все было на своих местах — глаза, нос, рот, волосы, стать… Но в то же время что-то все равно было не так. Что? Кто бы мог сказать! Грек предлагал различные варианты поправки, но ничего и не выходило. Тут Торнвилля словно осенило — волосы на лбу лежат не совсем так, отчего он и кажется другим. Ценный совет — пара штрихов — и вот вам Элен де ла Тур, собственной персоной, как живая! Красивая, мудрая, сдержанная… Расчувствовавшись, Лео обнял старика, а тот вырывался, смеясь:

— Ты ж, господин, теперь изгваздаешься весь!

— Да и ладно! Главное — получилось! Ай и глаз у тебя. И руки золотые!

— Да и у тебя глаз, я смотрю, цепкий! Махонькая деталька, а сразу все по-другому стало. Теперь даже не волнуйся, все сделаю в лучшем виде. Здесь особо не дадут, так я дома… Приходи через неделю.

Лео отсыпал художнику половину обговоренной суммы, чтоб тому вдохновеннее работалось, и радостно поспешил в английский "оберж", а там ему лишний раз напомнили о том, что он все же состоит на орденской службе, по каковой причине и должен отбыть на следующий день с караваном новых орудий в линдосскую крепость крестоносцев.

Отправка двух десятков новых орудий стала последствием недавнего осмотра крепости д’Обюссоном. Великий магистр давно уже считал, что данная крепость нуждается в хорошей перестройке, однако пока, ввиду первостатейных дел по укреплению столицы, а также замка Святого Петра в Малой Азии, ограничился созданием собственного проекта ее будущего переустройства и обновлением ее арсеналов.

Морем, на всякий случай, орудия отсылать не стали. Послали посуху, на крепких повозках, запряжённых волами, с сильным конвоем на всякий случай, под командованием итальянского рыцаря Гримальди, статного бородача лет тридцати пяти.

С ним и отправились два англичанина — Ньюпорт и Торнвилль, и еще брат Жоэль из "языка" Франции. Поездка была рассчитана на три дня, поэтому Лео особо не беспокоился, а, как оказалось, напрасно.

10

Обоз неспешно тащился по изнуряющей жаре в виду соблазнительно пенящегося моря. Так и хотелось бросить все и окунуться в его остужающую влагу… От такого измора и разговоры не клеились; заметил только кто-то, что при такой погоде хлеб весь высохнет. Ясно дело, от такого замечания веселее не стало. Ньюпорт, как всегда, и без того был неразговорчив, юный Жоэль шептал молитвы, перебирая четки, а Гримальди — большой начальник, полный великих дум. Человек талантливый и исполнительный, он был верным помощником д’Обюссона по инженерной части, и теперь ему надлежало сделать кое-какую сверку касательно линдосских укреплений и заодно, как обычно, знаньем и уменьем возместить недостаток — расставить выделенные пушки с наибольшей эффективностью. Мысли Лео волей-неволей обратились к его кошельку, который все более тощал. Греку за портреты Элен он, конечно, сможет заплатить, и еще кое-что останется, но это самое "кое-что" будет уже весьма и весьма скромным: "Надо будет поинтересоваться у Джарвиса или Грина, как можно подправить свои финансовые дела".

По направлению к Линдосу сначала миновали селение Архангелос с орденским замком, возведенным по распоряжению предшественника д’Обюссона, великого магистра Орсини, в 1467 году, а потом — мрачный замок Фераклос, стоявший на возвышении меж двух бухт. Именно в нем содержались важные или наиболее опасные пленники, равно как и нарушившие устав ордена братья-рыцари.

Все провинности братьев-иоаннитов делились на пять категорий, и в зависимости от тяжести и накладывалось наказание. Первая — выговор и посаждение на хлеб и воду; вторая — в течение недели двухдневный пост, прием пищи на земле и бичевание; третья — в течение 40 дней пост два раза в неделю и бичевание; четвертая — утрата облачения и заключение на срок, установленный великим магистром и капитулом; пятая — утрата облачения без помилования. В исключительных случаях — смертная казнь, которой мог подвергнуться даже орденский "столп", как например д’Амарал, которого казнили за измену в 1522 году.

Первая и вторая категория наказаний полагалась за совсем уж мелкие провинности. К третьему разряду причислялся случай, например, когда иоаннита заставали участвующим в охоте; к четвертому — растрата орденского имущества; к пятому — оставление знамени или содомия. Так что за дисциплину боролись, хотя далеко не всегда удачно, посему Фераклос никогда не пустовал.

Лео невольно задумался, доведется ли ему побывать в этих стенах, а меж тем недалеко от Фераклоса орденский обоз подвергся нападению родосских повстанцев. Облаченные в черное греки численностью порядка трех десятков с небольшим атаковали иоаннитов внезапно, из засады. Их стрелы сразили сразу нескольких воинов и французского рыцаря, после чего завязалась рукопашная.

Раненный в руку Гримальди отчаянно руководил обороной и периодически трубил в рог, требуя помощи. Впрочем, если бы поблизости не было иоаннитских разъездов, это было бы напрасно. Греки рубились молча, с остервенением. Среди них, чего не ведали рыцари, были даже монахи, зато они приметили в их толпе женщин. Ясно, что их целью были пушки. Великий магистр явно недооценивал масштабы подспудного антилатинского движения…

Повстанцы оглушили Ньюпорта, один за другим падали на землю погибшие орденские воины. Греки уже повели прочь три воловьих упряжки с пушками, в то время как иоанниты упорно отстаивали остальные… И тут на нападавших налетел разъезд — то ли из Линдоса, то ли из Фераклоса, нарочно не трубивший в ответ, чтобы не вспугнуть противника.

Пятнадцать конных латинян начали сечь греческую пехоту направо и налево; ее же контратаковали обозники. Никто не спасся — кого не порубили, тех вязали. Молодая девушка с растрепанными волосами, развевавшимися на ветру, как у горгоны, уже окруженная, с криком проклятья вонзила себе нож в сердце, чтобы избегнуть казни. Двух монахов поочередно привязали к двум лошадям и потом гнали во весь опор до первого дерева, оказывавшегося посередине. Прочих пленных решили оставить для допроса, чтобы накрыть все разбойное гнездо.