Двое строптивых - Старшов Евгений

С потерями шел маневр окружения христиан, а тут еще и барки обрушили огонь кормовых пушчонок на всех, прорвавшихся в тыл, — новшество, введенное великим адмиралом и магрибинцам еще неведомое. В общем, по всем направлениям пираты получали ядра, дроб и рубленные свинцовые пули. И не всех это остановило.

Потеряв треть своих судов и получив разного рода повреждения остальным, мавры сцепились-таки на абордаж с галерами и караккой и пытались захватить барки. Все бы ничего, но их парусники поймали ветер и теперь старались прийти на подмогу своему гребному флоту. Меж тем иоаннитская каракка отбилась от наседавших варваров — приставшую галеру потопили, ее абордажную команду перебили.

Врага били все, от лейтенанта и капитана до последнего матроса. Особо много вреда нанес Ньюпорт; неуязвимый в своей тяжелой броне. Он яростно орудовал булавой, круша вражьи головы.

Полуголые, темно-коричневые от загара, мелкие, ма-грибинцы навалились было на него целой кучей, желая стащить в море, но он раскидал их, как лев шакалов — какое это было зрелище!

Лейтенант был легко ранен, несколько моряков погибли в яростной резне. Но вместо одной галеры на каракку нацелились уже две, и тогда решили ввести в действие знаменитый "греческий огонь", горевший даже на воде, но бывший оружием ближнего боя — не далее 25–30 метров.

Крестоносцы с годами узнали у византийцев его секрет, наладили производство и опробовали на деле — когда удачно, когда не очень: уж больно вся эта сифонная техника оказалась ненадежна… Но сейчас выбора не было.

Лейтенант быстро отобрал самых крепких и невредимых, в том числе Ньюпорта, Торнвилля и Джарвиса, и, увлекши их в трюм, стал деловито руководить сборкой аппарата и подготовкой горючей смеси.

Орудие состояло из трех частей — огнеметного медного сифона, который был соединен с емкостью, куда надлежало залить адскую смесь, а к этой емкости, в свою очередь, были присоединены большие мехи наподобие кузнечных. Именно они являлись той силой, что должна была осуществить выстрел.

К мехам поставили Ньюпорта, аккуратно влили смесь. Итальянец приказал протащить рыло сифона сквозь орудийный порт, что сделали Лео и Роджер. При этом Торнвилль спросил Джарвиса, знаком ли он с этим агрегатом.

— Было дело. Самое поганое, сэр рыцарь, что все это может в любой момент зажечь наше собственное корыто. И это пережили, хоть было страшно. Ничего, сейчас увидишь на маврах, если получится…

— Готов? — спросил итальянец у Ньюпорта. Тот молча кивнул. — Доспехи бы снял, а?

— Не помешает, — кратко и мрачно ответил тот.

— Не сомневайся, — сказал Джарвис итальянцу, — он здоров, как слон, гору свернет.

— Э-эх, а слона-то повидать и не пришлось, — с дела-ным сокрушением воскликнул Торнвилль.

— Да вот же он, чего переживаешь! — сказал Джарвис, обращаясь к Лео, но вполголоса, чтобы сэр Томас Ньюпорт часом не услыхал.

Наконец Джарвис помог лейтенанту доковылять до пушечного порта и лейтенант, приказав всем отойти подальше, высек огонь и запалил фитиль, который держал в руке.

— Ну, с Богом… — проговорил Джарвис уже громче. — Давай, брат Томас!

Ньюпорт торжественно перекрестился и с силой Самсона надавил на расправленные меха. Темная вонючая жидкость прыснула из сифона, зацепила огонь на фитиле итальянца, воспламенилась и ослепительной кометой со страшным шумом полетела на мавританские галеры. Еще миг — и сначала одно судно стало жертвой ярости огня, а потом — о, диво дивное! — не потухший на воде огонь быстрыми змеями добрался до второй галеры и поджег ее.

— Господи Иисусе! — воскликнул Лео, не веря глазам своим. Он еще никогда не видел, чтобы огонь не только не тух от воды, но более того — продолжал гореть на ней, словно на поверхности дровяной поленницы. Естественно, никакая вода не могла загасить ни горящую древесину, ни сгоравших заживо людей.

Горящие мавры, словно живые факелы, с дикими криками сыпались за борт, надеясь хоть в воде получить облегчение и прекратить свои страдания, но все было тщетно.

Лео продолжал смотреть:

— Я-то думал, что негасимый огнь существует только в Писании да устрашающих проповедях наших священников!

Да, кабы не греческий огонь, судьба конвоя могла оказаться плачевной, а так магрибинцы предпочли отойти подальше от каракки, наседая на христиан с противоположной от нее стороны. Естественно, она тут же направилась туда, где была более всего нужна, однако Джарвис вовремя углядел, как на нее наседает небольшая галера, намереваясь протаранить и затем взять на абордаж.

— Вертай влево, дурень! — крикнул он штурману, но тот то ли не слышал, то ли хотел все сделать по-своему. — Торнвилль, за мной, или все, конец!

Орлом взлетев к рулю, Роджер ударом кулака в челюсть отстранил конкурента от исполнения им своих обязанностей и изо всех сил налег на румпель, продолжая звать Лео. Тот подоспел, и они вдвоем отчаянно продолжили давить, меняя курс каракки.

— Давай, давай! — приговаривал Джарвис, и каракка заскрипела, нехотя немного повернулась, но и этого было достаточно для того, чтобы хищный таран вражеской галеры не пробил борта иоаннитского корабля, а только скользнул по нему, сделав лишь небольшую вмятину в дубовой обшивке.

Шкипер встал, отер кровь со рта и закричал:

— Я тебе этого не забуду, скотина! — на что Роджер весело ответил криком, перемешанным с дьявольским смехом:

— Конечно, не забудешь после того, что я с тобой сделаю! Оторву тебе яйца, сварю их вкрутую и скормлю свиньям! [28]

Лейтенант все это видел и одобрил:

— Все правильно! Властью, данной мне, ставлю штурманом тебя, Джарвис! Продолжай править!

А каракка хоть и избежала рокового удара, но ей пришлось пережить второй абордаж. Замелькали в воздухе маленькие абордажные якоря-"кошки", мавры полезли на борт корабля, а христиане рубили им руки и головы, пронзали копьями, слепили щелоком. В этот момент Торнвилль и получил хороший удар кривой сабли по голове. Шлем, насколько мог, выдержал, но все равно рана была получена серьезная, в глазах потемнело, руки ослабли. Ньюпорт заметил это, рванулся к соотечественнику и оттащил его от борта, посадил, прислонив спиной к мачте, а сам бросился назад, отражать нападение. Отбились, хоть и с серьезными потерями. Затем вновь пару раз применили греческий огонь и вступили в горячий бой за хлебные барки, но этого Торнвилль уже не видел: кровавая пелена застила ему зрение, в голове пищало и шумело, сознание периодически уходило…

В итоге морского боя родосцы потеряли одну галеру и один зерновоз, захваченный противником. Мавры пытались увести трофей с собой, но так как иоанниты бросились отбивать барку, пираты в безысходности прорубили ей дно, отчего она, в полном согласии с законами физики, затонула. Хоть торговля зерном и не облагалась пошлинами, экспедиция лишний раз доказала, что своеобразная мзда взимается пиратами и что тунисский хлеб во всех отношениях обходится дорого.

Местный владыка клятвенно пообещал (в очередной раз) искоренить пиратство, однако даже убытков не покрыл. Зато больше никаких неприятностей и особых происшествий на пути флотилии не встретилось, и в надлежащее время она прибыла на Родос. Хоть потери и удручали, но хлебу все равно радовались, ведь надежды на собственный скудный урожай были слабые.

Торнвилль весь путь держался молодцом, хоть качка этому совсем не благоприятствовала, а по прибытии на Родос был тут же отправлен в госпиталь Святой Екатерины в квартале Бурго, то есть в Хоре.

9

Когда Лео Торнвилля привели в госпиталь и уложили на кровать под балдахином из синей ткани, расшитой золотыми лилиями, юноша долго не мог привыкнуть к тому, что лежит на чем-то неподвижном. Казалось, сама кровь внутри него продолжает качаться в такт средиземноморским волнам. Было непривычно, но приятно. Порадовало и лечение — красным вином, жареным мясом, яйцами, крепким бульоном: все вкусно, в избытке, на серебряной посуде.