Экономист под прикрытием - Тим Харфорд

Можно было бы отнестись к этому снисходительно. Добрый взгляд на всё это был бы таков: организация показывает «хороший пример» — если, конечно, бессмысленные действия можно считать хорошим примером. Недобрый взгляд таков: напрашивается вывод, что это позёрство.

Из-за подобных рассуждений экономисты выглядят такими самодовольными. А между тем этот пример — отличная иллюстрация более важной мысли. Позёрство природоохранного общества можно напрямую связать с тем фактом, что природоохранное регулирование не даёт узнать истинную цену наших действий. Будь иначе, защитники природы могли бы отстаивать свою точку зрения с экономических позиций, нравоучительный тон природоохранных дебатов по большей части сошёл бы на нет, а природа охранялась бы гораздо эффективнее.

В мире, где охрана природы — всего лишь вопрос морали, даже сами её защитники не в силах определить экологический эффект повседневных решений. Что хуже: одноразовые подгузники (которыми завалены все свалки) или многоразовые (при стирке которых потребляется электричество, а в канализацию спускается вода, загрязнённая моющими средствами)? Даже будучи семи пядей во лбу, нелегко сделать правильный выбор.

Что ещё важнее, ничтожное меньшинство, неубедительно рассуждающее об этической приемлемости индивидуальных действий, точно не сможет решить проблему подгузников, да и любую другую экологическую проблему, большую или малую. Находящимся в меньшинстве «зелёным», чтобы действовать с толком, не хватает правильных сигналов о наносимом природе ущербе, а большинство людей просто не станут доставлять себе неудобства, даже если осознают проблему. Необходимы и информация, и стимулы; и, как мы обнаружили в третьей главе, рынки могут дать и то и другое.

Нехватка информации и стимулов — это та самая причина, по которой экономисты, давно находящиеся на переднем крае анализа природоохранных проблем, ратуют за экстернальные сборы. Экономисты беспокоятся о природе, но мечтают о мире, где охрана природы — не повод для позёрства, а часть правдивого мира рынка; это даёт информацию и стимулы, побуждающие самых обыкновенных людей вести себя ответственно по отношению к окружающей среде. В таком мире все мы получали бы ясные сигналы о стоимости наших действий посредством рыночных цен. На пластик ввели бы налог, потому что он не разлагается естественным путём, а скапливается на свалках. Это оттолкнуло бы нас от использования пластиковой упаковки, разовых полиэтиленовых пакетов и подгузников с синтетической подкладкой. Люди перешли бы на более дорогой пластик, если бы удобство его применения стоило дополнительных трат; так наверняка было бы с подгузниками, но вряд ли — в случае с пластиковой упаковкой. Производство электроэнергии, способствующее изменению климата, также подпадало бы под налог, из-за чего цены на электричество выросли бы, если бы мы не изобрели более чистое топливо. Те, кто стирает подгузники, да и все остальные получили бы стимул к покупке более экономичных стиральных машин и вообще к снижению энергопотребления.

Вместо того чтобы понапрасну волноваться о нашем влиянии на природу, мы бы прекрасно знали: раз мы готовы платить дополнительный сбор за товар вроде подгузника, то этим мы компенсируем другим людям вред, который причиняем; и в то же время мы были бы уверены, что этот вред меньше, чем наше собственное удобство. Может быть, мы даже обнаружили бы, что есть более лёгкие способы принести пользу природе, чем возиться с памперсами. С ними и без того возни предостаточно.

Мы уделили много внимания тому, что экономисты называют «отрицательными экстерналиями» — нежелательным внешним эффектам наших действий, за которые мы не платим.

Размышляя об «отрицательных экстерналиях», скоро понимаешь, что должны быть и положительные, то есть желательные внешние эффекты человеческих действий, за которые люди не получают награды. Если Абрам покрасит фасад дома и приведёт в порядок сад, вся улица станет выглядеть лучше, но никто не оплатит ему стоимость краски или садовых ножниц. Если Белинда откроет милое уличное кафе, по улице станет приятнее ходить, но клиенты Белинды будут платить ей только за своё собственное удовольствие, а не за удовольствие прохожих. И если Крег решит привить своего ребёнка от кори, свинки и краснухи, у других детей будет меньше шансов подхватить заразу. Однако государство лишь до некоторой степени может подтолкнуть Крега к этому.

«Положительные экстерналии» — это очень приятно, пока не поймёшь, что Абрам может и не утруждать себя окраской дома, Белинда не станет открывать кафе, опасаясь банкротства, а Крег не поведёт ребёнка к врачу, боясь побочного действия прививок. Мы бы все выиграли, если бы они исполнили задуманное, однако каждый из них решил: в конечном итоге оно того не стоит. Отрицательные экстерналии — это огромные пробки и сильное загрязнение, но при недостатке положительных экстерналий мы получаем недопривитость, неухоженные улицы и нехватку уютных кафе. Хотя отрицательные экстерналии привлекают всеобщее внимание, положительные экстерналии, может быть, даже важнее. На свете масса вещей, способных сделать жизнь лучше — свобода от заболеваний, честность в публичных делах, красивые улицы, технологические новшества. Но поскольку это положительные экстерналии, их у нас меньше, чем хотелось бы.

Когда понимаешь значимость положительных экстерналий, сразу напрашивается идея развернуть политику, применяемую к отрицательным экстерналиям: вместо штрафов предлагать субсидии. Например, государство или благотворительные организации зачастую субсидируют прививки; научные исследования тоже обычно получают солидное государственное финансирование. Но нужно быть реалистами и понимать, что это может зайти слишком далеко. Хотя штрафы и субсидии представляются отличным решением проблемы экстерналий, дело может принять неожиданный оборот.

Когда побочный эффект не относится к экстерналиям? Вот пример. Положим, я жалуюсь, что дерево с участка моего соседа портит мне забор. Но если это меня так уж беспокоит, я мог 6ы заплатить ему, чтобы он позволил срубить дерево. Если он откажется, остаётся сделать вывод, что он получает от дерева больше удовольствия, чем я — неприятностей, и по справедливости дерево должно остаться на месте. Или, предположим, у меня есть законное право заставить его срубить дерево. Тогда он может заплатить мне, чтобы я этого не делал, и я смогу пустить часть его денег на ремонт забора. Если право решать принадлежит мне, то я стану богаче. Если решает сосед, то богаче станет он. Но в любом случае дерево будет расти, если его ценность больше для соседа, и будет срублено, если оно сильнее раздражает меня.