Трое в лодке, не считая собаки - Джером Клапка Джером

чтобы препроводить их на сковородку уже разбитыми, уберечь от них свои брюки и не дать им затечь в рукава; но, в конце концов, ему удалось-таки задержать их с полдюжины на сковородке, после чего он сел на корточки у спиртовки и принялся взбивать яйца вилкой.

Дело было страшно утомительное, насколько Джордж и я могли судить. Стоило Гаррису приблизиться к сковороде, и он тотчас обжигался, тогда он все ронял и принимался скакать вокруг спиртовки, прищелкивая пальцами и проклиная посуду. Каждый раз, когда нам с Джорджем случалось взглянуть на него, можно было поручиться, что мы увидим его исполняющим этот фокус. Сперва мы думали, что это необходимая принадлежность кулинарных операций.

Мы ведь не знали, что такое взбитая яичница, и воображали, что это, быть может, блюдо краснокожих индейцев или дикарей Сандвичевых островов, требующее плясок и заклинаний для должного изготовления. Мон-хморанси не замедлил отправиться и сунуться к нему носом, масло брызнуло и обожгло его, и тогда он начал скакать и рычать. В общем, это была одна из самых интересных и оживленных операций, которых я когда-либо был свидетелем. Джордж и я оба пожалели, когда она кончилась. Результат был совсем не так удачен, как Гаррис ожидал. Очень уж оказалось мало для такой работы. В сковороду отправилось шесть яиц, а из нее всего только и вышло, что с чайную ложку горелого и неаппетитного с виду вещества.

Гаррис объявил, что во всем виновата сковорода и что дело пошло бы на лад, будь у нас котелок и газовая плита; поэтому мы решили более не покушаться на это блюдо, пока не приобретем упомянутых хозяйственных приспособлений.

К тому времени, как мы кончили завтракать, начало припекать солнце, ветер утих, утро выдалось расчудесное. Ничто не напоминало нам о девятнадцатом веке; и, глядя на реку в лучах утреннего солнца, чудилось, что прочь отошли века, отделявшие нас от славного июньского утра 1215 года, и мы, сыны английских йоменов, в домотканом сукне и с кинжалом у пояса, дожидаемся увидеть начертание той поразительной исторической «Великой хартии вольностей», значение коей было истолковано простым смертным четыреста с лишним лет спустя, основательно изучившим ее, — неким Оливером Кромвелем.

Стоит ясное летнее утро — солнечное, мягкое и тихое. Но в воздухе струится трепет надвигающегося волнения. Король Джон переночевал в Данкрофт-Холле, и весь вчерашний день городок Стэйнз звенел лязгом вооруженных людей, и топотом грузных коней по камням мостовой, и окриками военачальников, и суровой руганью, и грубыми шутками бородатых алебардщиков, стрелков и заморских копьеносцев с чужой речью.

В город въехали толпы покрытых дорожной пылью рыцарей в ярких плащах и их оруженосцев. И весь день-деньской двери домов робких горожан живо распахивались перед ватагами воинов, которых требовалось снабдить ночлегом и столом, — да какими ни на есть лучшими, иначе горе дому и всем домочадцам; ибо меч — судья и присяжный, истец и палач в те бурные времена, и платит за взятое помилованием обобранных, если ему так заблагорассудится.

Вокруг костра на рыночной площади толпятся еще теснее воины баронов, и пьют, и едят, и ревут буйные заздравные песни, и играют, и вздорят между собой, в то время как вечер темнеет и переходит в ночь. Пламя бросает странные тени на груды оружия и нескладные очертания людей. Городские дети подкрадываются поближе и дивятся, глядя на них; коренастые деревенские красотки со смехом сбираются вокруг, перекидываясь трактирными прибаутками с хорохорящимися солдатами, столь несхожими с деревенскими простаками; а те, ныне преданные пренебрежению, стоят далеко позади, с круглыми лицами, глупо осклабившись. А вокруг на полях мерцают огни более отдаленных лагерей, ибо кое-где расположилась свита одного из важных феодалов, а кое-где вокруг города притаились, как крадущиеся волки, французские наемники лживого Джона.

Так проходит ночь, с часовым на каждой темной улице и мигающим сторожевым огнем на каждой из окружающих высот; и вот над прекрасной долиной старой Темзы брезжит заря великого дня, столь чреватого последствиями для народившихся веков.

Начиная с серого рассвета, на нижнем из двух островов, как раз над тем местом, где мы теперь стоим, слышатся голоса и стук многих рабочих. Устанавливают привезенный вчера вечером большой шатер, и плотники усердно приколачивают яруса сидений, меж тем как лондонские подмастерья хлопочут вокруг с многоцветными тканями, шелками и золотой и серебряной парчой.

Но вот внизу на дороге, вьющейся вдоль речного берега от Стэйнза, двигаются к нам, смеясь и беседуя между собой глубоким гортанным басом, с десяток рослых алебардщиков — это люди баронов, — которые останавливаются ярдах в ста над нами, на том берегу, опираются на оружие и ожидают прибытия короля Джона.

И так, из часа в час, вдоль по дороге подходят новые кучки вооруженных людей; их шлемы и латы отражают длинные низкие лучи утреннего солнца, и мало-помалу вся дорога, куда ни глянешь, полнится прядающими головой конями и сверкающей сталью. А от группы к группе с криком носятся всадники, и небольшие знамена лениво трепещут в нагретом воздухе; и время от времени толпа всколыхнется, раздаваясь по сторонам, и один из великих баронов, верхом на боевом коне, окруженный отрядом оруженосцев, становится во главе своих вассалов и йоменов.

А на склоне Куперхиллского холма, как раз напротив, собрались любопытные поселяне и городской люд; и никто из них вполне не понимает, с чего это поднялась суета, но каждый толкует по-своему великое событие, которое они пришли посмотреть; и иные говорят, что оно принесет народу всяческие блага, но старики качают головами, ибо слыхивали такие толки и раньше.

А вся река вплоть до Стэйнза усеяна мелкими судами, челнами и рыбацкими лодчонками — из тех, что теперь выходят из употребления, включая самых бедных людей. Все они переправлены коренастыми гребцами через пороги, там, где в позднейшие времена воздвигнется красивый шлюз Белл-Уира, и теснятся к большим крытым баржам, готовящимся доставить короля Джона туда, где дожидается его подписи роковая грамота.

Настает полдень, мы много часов уже терпеливо дожидаемся вместе с прочим народом; и проходит слух, что увертливый Джон еще раз ускользнул из когтей баронов и скрылся из Данкрофт-Холла с наемниками по пятам, дабы творить иные дела, нежели подписывать грамоты о свободе народа.

Но нет! На сей раз он попал в мертвую хватку, ему не уйти. Далеко на дороге встало облачко пыли, оно растет и приближается, и топот многих копыт становится громче, и сквозь рассыпающиеся группы людей протискивается блестящая кавалькада нарядных лордов и рыцарей. И спереди, и с тыла, и на каждом крыле едут йомены баронов, а