Евангелие – атеисту - Борис Григорьевич Ягупьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Дайте мне Писание на время, я верну».
Он легко, стремительно встал, проскользнул между рядов стульев, исчез во мраке, но очень быстро вернулся с маленькой в тёмном переплёте книжицей в руках. Я его встретил уже не в темноте зала, а на слабо освящённом «пятачке» перед выходом в вестибюль. Молча вложил книжецу мне в руку. Я раскрыл, прочитал вслух: «Новый Завет господа нашего Иисуса Христа и псалтирь в русском переводе с издания, печатающегося с благословения Св. Синода». — «Очень Вам признателен! Я верну».
«Значит, Вы придёте к нам?»
«Надеюсь».
«На всё воля Господня» Позвольте, я Вас провожу» — и он взял меня осторожно под локоть, провёл через вестибюль и даже вышел через двери под дождик, где я его отстранил мягко, одел шляпу, склонил голову и пошёл к бульвару, на трамвайную остановку. В конце переулка повернулся и посмотрел. Он стоял под моросящем дождём, неприкрытый, неподвижный, без очков, глядел, я чувствовал, на меня с надеждой какой-то…
Сев в полупустой трамвай я прочитал: «От Матфея святое благовествование…»
P.S. Позже, я там разгрузил машину с Библиями, таким образом оплатив свой экземпляр.
Эта глава напечатана на листовках На обратной стороне агитация за кандидата в шестую Государственную Думу. Сказано, что но в пятой думе занимается вопросами геополитики, что он заслуженный деятель искусств, секретарь союза кинематографистов, художественный руководитель…
Глава 15.Марк. Грицко Жеребецъ
«Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его;…»
Ну — с, на Иуде и братьях его и задержимся!
Что-то во мне «сидит», но не знаю, как проявить, как выплеснуть… Читаю Евангелие впервые в жизни и отчётливо ощущаю, что внутри идёт некий процесс… Пока читал Евангелие, вспомнил, что был разговор с Марком, тем что Евангелие писал. Он не просто писатель. Большой учёный. Сейчас бы сказали, что энциклопедист, интеллигент. Подсев к Матфи, которого уважал, но явно недолюбливал, Марк сказал:
«Я не пренебрегаю общению даже с невеждами. Общение теперь для меня стало такой роскошью… При жизни я был признан выдающимся учёным. Владею всеми распространёнными наречиями всех земель, куда проникли, где осели потомки моего народа. Правда разговорная практика имеется лишь в таких современных языках как иврит, идиш, германский и испанский, но мне не сложно говорить и по-русски, но говорить придётся медленно. Меня это утомляет и угнетает. Каждый миг общения так дорог! Борух, расскажи мне для языковой практики развлекательную историю, а я запомню произношение, к тому же хочу знать, что развлекательным считаешь…».
Что я должен был делать? Дрожать? Я вежливо приветствовал Марка и начал сходу придумывать:
«Расскажу тебе, мудрейший Марк, и тебе, прозорливый Матфей как группа моих одноплеменники научились говорить… Было время, когда они говорили по-людски, а потом решили уйти в леса, в тундру, шли долго дичать стали помаленьку. Некоторые женщины выбились из сил и от группы отстали… По дороге одну женщину на бочку браги выменяли, другую — на две бочки виноградного спирта, а третью на шведские спички! Остались одни, говорить было не с кем и не о чём, так как друг другу опротивели уже. Одичали, шерстью обросли, но чувствовали себя вольными. Даже жён не было, чтобы свободу сдерживать. Нашли они мамонта, хотя, если честно — это был скорее папонт. Завалили зверюгу, освежевали молча, кровушки попили, мяса поели, да потом кусками по веткам развесили — вялиться, потроха собакам бросили, кроме сердца, печени и яиц. Костёр развели высокий! Яйца глиной обмазали в глину запекаться положили… Объелись, осоловели… Один рыгнул и вышло «ба». Другой рыгнул и вышло «бу», третий рыгнул и вышло «бы». Тут они встрепенулись, взглянули друг на друга осмысленно… Сделали из подручного материала — из брёвен себе баб, а один взял для этой цели мамонтовый мужской орган. С тех пор, две из трёх баб — бревно- бревном!»
Я умолк, ожидая реакции. Матфей засмеялся, Марк ухмыльнулся и сказал:
«Теперь расскажи, забавную историю, из своей жизни».
«Был я воином береговой обороны Северного флота, в юности. Называясь «кагорта», наша батарея имела чуть больше сотни матросиков-солдатиков, с десяток офицеров, да старшину — сундука. Так сверхсрочников обзывали. Был хозяйственный взвод, и в нём числился и работал, как вол, матрос Жеребець. Почему-то именно с мягким знаком на конце. А ещё у нас была на батарее лошадка, по кличке Матросик, не лошадка, а жеребец, если точно. И случилось так, что из Титовки, что в 30 км от нас, звонит командир дивизиона, полковник, нашему комбату, майору. По громкой связи он вопрошает: «Скажи, Голов, а где твой Матросик? Жеребец?» Майор докладывает, глядя в приоткрытую дверь на Жеребцьа, пришивающего дратвой подошву к валенку: «Сидит, валенки к зиме подшивает». На том конце провода — тишина. Полковник оторопел от такой наглости, да как рявкнет: «Голов, так твою растак, туды-сюды! Издеваешься? Ты о ком это? Наш майор поясняет по командирски чётко: «Матрос Жеребець, конюх, шорник, сапожник хозвзвода очень дисциплинированный и работящий матрос!» Командир уже заливается от хохота, громко-так, что в казарме слышно: «А я тебе о толкую о жеребеце, Матросике! Он, бродяга, в самоволку ушёл — намыль холку своему Жеребцьу. У нас смотр тяги на плацу должен начаться. До смотра ли! Тут такое представление всем нашим оголодавшим дикарям! Боюсь, нашим здесь не справиться! Да и не захотят, оторвы! Давай, Голов, пусть катится сюда твой шорник-ерник, да заберёт отсюда этого…чудилу! Отбой!»
К окончанию разговора все лежали на чисто вымытых досках пола и хохотали почти беззвучно, но со слезами на глазах! Ещё не раз при встречах, вспоминая этот эпизод, хохотали уже вольно и громко…»
Евреи вежливо улыбнулись. Помолчали.
Марк спросил: «Что ты имеешь ещё о Жеребцье?»
«Жеребець Грицко, был уникальным явлением на батарее. Был он «западник» — с Западной Украины, крестьянин-единоличник!
Здесь Марк прервал меня: «Какое ужасное слово «крестьянин»! Христианин — «светоносный» — извратили …кошмар…Но продолжай».
«Он, Грицко, владел хуторком. Умел читать только по слогам и коряво расписываться. По анкете имел начальное образование, четыре класса, значит. Была у него «жинка», детишек аж трое, но призвали!!! Он так рассказывал о жизни своей допризывной: «Солнышко ещё спит, темно, а Грицко робит! Солнышко в небе высоко, жарит, а Грицко
