Мадам - Джанетт Энджелл

Облом. Бо-о-ольшой такой облом.

— Джереми, повиси-ка секундочку, я сейчас вернусь.

Пусть он думает, что я проверяю свой календарь. Я сделала глубокий вдох, потом внезапно взглянула на ситуацию с юмором и громко заржала. Было ощущение, словно меня поймали, когда я запихнула руку по локоть в коробку с печеньем. Это тебе урок, Эбби, подумала я, и снова взяла трубку:

— Эй! Знаешь, у нас все заказы расписаны до конца месяца, но я все равно рада, что ты позвонил.

Если даже я и разбила бедняге Джереми сердце, ему удалось это скрыть.

— Очень жаль. Ну, позвоню в другую контору. Просто я думал…

— Ничего страшного, — быстро сказала я. Звонили по второй линии, и бизнес, в конце концов, есть бизнес. — Желаю удачной вечеринки!

Но у Джереми уже возникла новая идея.

— Эй, Эбби, а может, ты придешь, ну, просто так?

Нет уж, спасибо. Чтобы подцепить там еще потенциальных клиентов, желающих устроить вечеринку или банкет? Я так не думаю.

— Ой, у меня столько дел, — искренне сказала я. — Мне пора, Джереми. У меня звонок на второй линии. Приятно было поболтать.

Я уже несколько лет не говорила маме, что обслуживаю банкеты. Ровно столько же мы не виделись. Я вспомнила маму, ее домик, ее манеру речи. Потом подумала о званых вечерах «согласно этикету», которые станут частью моего Рождества и на которые мама меня заставит сходить. Мне придется распивать херес с богатыми стариками около слишком жарких каминов и поддерживать тлеющий костер доброжелательности и хорошее настроение, притом что меня саму будет поддерживать только алкоголь. Короче, подумала я обо всем этом, выпила еще бокал вина, еще подумала и пришла к выводу, что ни за что на свете не поеду в Чарлстон.

Когда такси высадило меня у аэропорта, шел снег. По крайней мере, мрачно подумала я, дома снега точно не будет, так что стоит ехать хотя бы ради этого.

Мой родной дом есть, был и будет в Чарлстоне, штат Южная Каролина. Не важно, сколько времени я живу на севере, мои корни на юге, там, откуда я родом. Мы были восьмым штатом, подписавшим Конституцию, и первыми вышли из состава США перед Гражданской войной.

Но жителям Чарлстона и этого было мало, они ведь во всем впадают в крайность. Короче, один крошечный островок южнее Чарлстона в ультимативной форме заявил, что если Южная Каролина не выйдет из состава США, то он выйдет из состава штата. Вот такие мы, чарлстонцы: упрямые и всегда совершенно уверенные в собственной правоте. Не важно, идет ли речь о нашей кухне (в которой основной упор делается на плоды окры, вареном арахисе, шкварках, плавленом сыре с острым красным перцем и слишком большом количестве персиков) или о наших великих предках (не забывайте, что Ретт Батлер — уроженец Чарлстона, а еще многие пираты, державшие в страхе все побережье), нам очень нравится наша индивидуальность.

И моя мама, определенно, не была исключением. Этого у нее не отнимешь. В Чарлстоне наберется всего лишь горстка важных имен, и мамино среди них, не говоря о том, что она была замужем за папой. После его смерти мама вернула себе девичью фамилию, поскольку, как я подозреваю, очень жалела, что вообще отказалась от нее.

Я воспитывалась — а мама все еще живет — в доме в итальянском стиле, расположившемся на Саут-Бэттери-стрит. Это был прекрасный сон и ночной кошмар в одном флаконе. Веранды, без которых не обходятся дома на юге, балюстрады и украшения, которые скорее увидишь на свадебном торте.

И хотя я посмеиваюсь над Чарлстоном, именно благодаря ему я стала той, кто я есть. А еще Чарлстон сделал из меня ту девочку, какой я покинула свой родной город и поехала в Бостон учиться в колледже Эмерсона, окунувшись в приятную анонимность большого города. А выросла я, окруженная Смыслом с заглавной буквы «С», поскольку все в Чарлстоне имело свой смысл и значение.

Например, менее чем в трех кварталах от родительского дома располагался бедный негритянский квартал Кэббэдж-Роу, который Джордж Гершвин, перебравшийся в наш городок в 1934 году, прославил, переименовав в Кэтфиш-Роу и включив в пьесу «Порги и Бесс». Помню, будучи подростком, я гуляла по Фолли-Бич и думала, что Гершвин и Хэйворд творили буквально в нескольких метрах отсюда, отображая в своем творчестве отзвуки соседних районов — крики продавцов бобов, клубники и свежих креветок. А еще я усмехалась при мысли о склонности композитора к саморекламе, он ведь пытался переименовать Фолли-Бич, чтобы пляж носил его имя — Гершвин-Бич.

Разумеется, ничего не вышло. Как я уже сказала, чарльстонцы слишком упрямы.

Я дитя своего города, такая же упрямая, как лучшие его представители. Возможно, поэтому я и приехала. Я не могла позволить своей матери или своему прошлому удерживать меня от моего настоящего. Я жила той жизнью, которая мне нравилась, и родной город был частью моей личности. Пришло время прошлому и настоящему соединиться, чтобы круг замкнулся. Так что в Чарлстон меня привело мое же упрямство, упрямство всех чарлстонцев, упрямство болот и ветров и голосов славного прошлого Чарлстона.

Южнее Чарлстона, на всей протяженности до города Саванна в штате Джорджия, все побережье усеяно песчаными барьерными островками. Если поехать на юг по шоссе 17, то вы увидите реки коричневые, как чайная заварка. Медленно, словно соблазняя, перед вами разворачивается панорама местности: высокие кипарисы и крепкие дубы, пальметто (насколько вы знаете, цветы этой карликовой пальмы являются официальным символом штата Каролина, хотя зачем вообще штату нужен официальный цветок?), лианы кудзу, юкка. Берег окаймлен травой, высокой, с тугими острыми стеблями. Кажется, только она может противостоять неистовству матушки-природы.

Ураганы нападают на берег, рычат и волнуются, зацепляясь за рифы, и находят прибежище в Чарлстоне. Это единственное, что не смогли приручить местные жители, единственный намек на дикую природу. Только во время разгула стихии хаос становится частью городской жизни. Бесчисленное количество ураганов оставило свои метки и разрушительные следы на лике Чарлстона. В 1989 году «Хьюго» презрел все условности и пронесся по Чарлстону, устремившись в глубь страны, к Шарлотт. С тех пор погода в сентябре и октябре кардинально изменялась, по крайней мере так заявляла моя мама, жалуясь мне в эти месяцы на погоду по телефону, без сомнения, скептически осматривая небо. Моя мама не может чувствовать себя счастливой, если не о чем волноваться.

Обо мне она тоже волнуется, это было и остается одним из ее любимых занятий. Ей не нравились мои оценки, мои мальчики, подолы моих юбок. Как только я переехала в Бостон, мама начала беспокоиться, нормально ли я питаюсь, ворчала, что я плохо отстирываю свои вещи и даю Соблазну и Сиддхартхе кошачьи консервы не той марки.