Гений российского сыска И. Д. Путилин. Мертвая петля - Дмитрий Нечевин

— Какое вы имеете право нападать на честного человека средь бела дня, точно на какого-нибудь убийцу или вора? Прошу немедленно возвратить мне свободу, иначе я тотчас буду жаловаться прокурору! Не на такого напали, чтобы вам прошло это даром. Вы ошиблись, приняли, вероятно, меня за кого-либо другого. Покажите бумагу, разрешающую вам меня арестовать.

— Причину ареста сейчас узнаешь в сыскном отделении! — проговорил в ответ Б., не переставая вместе с агентом крепко держать за руки Гребенникова. Затем все трое сели в проезжавшую мимо карету и привезли его в сыскное отделение.

Гребенников всю дорогу выражал негодование по поводу своего ареста и обещал пожаловаться самому министру на своевольные действия полиции.

В сыскном отделении Гребенников был обыскан. У него оказались золотые часы покойного князя Аренсберга и несколько французских золотых монет.

Таким образом, к вечеру второго дня после обнаружения преступления оба подозреваемых уже были в руках правосудия. Дальнейший ход дела уже не зависел от сыскной полиции, но тем не менее допросы происходили в нашем управлении.

Обвиняемые в убийсте князя Аренсберга Шишков и Гребенников не сознавались в преступлении, и это обстоятельство огорчало всех присутствовавших. Многие выражали мне свое явное неудовольствие на неспособность органов дознания добиться от преступников признаний. Щекотливое положение, в котором я оказался благодаря упорному запирательству арестованных, заставило меня доложить обо всем происходившем моему непосредственному начальнику генерал-адъютанту Трепову.

Трепов тотчас же приехал в управление и вошел в комнату, где содержался Гребенников.

— У тебя третьего дня борода была длиннее, когда тебя видели в доме князя Голицына! — сказал генерал, в упор глядя на Гребенникова.

Гребенников, когда-то служивший письмоводителем у следователя, сразу понял, что его хотят поймать на слове, и, немного подумав, спокойно ответил:

— А где же этот дом князя Голицина? Как же могли меня там видеть, когда я и дома-то этого не знаю!

Этот допрос также не дал никакого результата. Шишков тоже не сознавался, отвечая на все вопросы или фразой: «Был выпивши, не помню, где был», либо молчал.

Прокурор, бесплодно пробившийся с Шишковым битых три часа, заявил мне, что ни ему, ни следователю ни один из преступников не признался.

— Хотя для обвинения уже имеются веские улики, — сказал он в заключение, — но было бы весьма желательно, чтобы преступники сами рассказали подробности совершенного ими убийства.

Моя задача, как я думал, была окончена с честью, а между тем я же должен был, как оказывалось, во что бы то ни стало добиться признания. Это было необходимо для того, чтобы убедить австрийского посла в том, что арестованные были настоящими преступниками, о чем он торопился сообщить в Вену.

Убежденный, что общее мнение присутствующих не оскорбит меня подозрением в применении насилия для получения признания у обвиняемых и получив массу уверений, что успех, если он будет достигнут, будет отнесен к моему искусству в допросах, я решил приступить к окончательному допросу.

По воспитанию и по характеру эти два преступника совершенно не походили друг на друга.

Гурий Шишков, крестьянин по происхождению, совсем не отличался от общего типа преступников из простолюдинов. Мужик по виду и по манерам, он был чрезвычайно угрюм и несловоохотлив. Сердце этого человека, как характеризовали его потом его же родственники, не имело понятия о сострадании.

Товарищ его, Петр Гребенников, происходил из купеческой семьи. В семье он жил в довольстве и даже дома получил некоторое образование. Живя с отцом, занимался торговлей лесом. Он показался мне более развитым, чем Шишков, и более способным к порыву, если задеть его самолюбие — эту слабую струнку даже у закоренелых преступников.

Я решил быть с ним крайне осторожным в выражениях, главное, не быть гневным и устрашающим чиновником, а самым обыкновенным человеком.

— Гребенников, вы вот не сознаетесь в преступлении, хотя против вас налицо много веских улик, но это — дело следствия, — так начал я свой допрос. — Теперь скажите мне, неужели вы, отлично, кажется, понимая судебные порядки, неужели вы до сих пор не отдали себе отчета и не уяснили себе, по какому случаю эта торжественная, из ряда вон выходящая обстановка, при которой производится следствие? Вы видели, сколько там высокопоставленных лиц? Неужели вы объясняете их присутствие простым любопытством? Ведь вы знаете, что если бы это было простое любопытство, оно могло быть удовлетворено на суде. Собрались же они тут потому, что вас велено судить военным судом с применением полевых военных законов. А вы знаете, чем это пахнет?.. — не спуская глаз с лица Гребенникова, с ударением произнес я.

— Таких законов нет, чтобы за простое убийство судить военным судом. Да я и не виновен, значит, меня не за что ни вешать, ни расстреливать… — ответил Гребенников.

— Но это не простое убийство. Вы забываете, что князь Аренсберг состоял в России австрийским военным послом, поэтому Австрия требует, подозревая политическую цель убийства, военного полевого суда для главного виновника преступления. А это, как вы сами знаете, равносильно смертной казни. Я вас хотел предупредить, чтобы вы спасали свою голову, пока еще есть время.

— Я ничего не могу сказать, отпустите меня спать, — сказал Гребенников.

На этом допрос пока кончился. Необходимого результата не было, но я видел, что страх запал в его душу.

На следующий день в шестом часу утра я был разбужен дежурным чиновником, который доложил мне, что Гребенников желает меня видеть. Я велел привести его.

— Позвольте вас спросить, когда же будет этот суд, чтобы успеть, по крайней мере, распорядиться кое-чем. Все-таки ведь есть близкие люди, — проговорил Гребенников.

И по его голосу я сразу понял, что не для распоряжений ему это нужно знать, а для того, чтобы узнать подробности.

— Суд назначен на завтра, а сегодня идут приготовления на Конной площади для исполнения казни… Вы знаете, какие… На это уйдет целый день…

— Ну так, значит, тут уж ничем не поможешь. За что же это, Господи, так быстро? — с нескрываемым волнением проговорил Гребенников.

Я поспешил успокоить его, сказав, что отдалить день суда и даже, может быть, изменить его на гражданский, зависит от него самого.

— Как так? — с дрожью в голосе проговорил Гребенников.

— Да очень просто! Сознайтесь, расскажите все подробно, и я немедленно дам знать, кому следует, о приостановке суда. А там, если откроется, что убийство князя было не с политической целью, а лишь ради ограбления, то дело перейдет в гражданский суд и за ваше искреннее признание присяжные смягчат наказание. Все это очень хорошо сообразил ваш товарищ Шишков. Он еще третьего дня во всем сознался, только уверяет, что он тут почти ни при чем, а все преступление совершили вы. Вы его завлекли, поставили стоять на улице в виде стражи, а сами душили и грабили без его участия… — закончил я равнодушнейшим тоном.

Эффект моего заявления превысил все ожидания: Гребенников то краснел, то бледнел.

— Позвольте подумать! — вдруг сказал он. — Нельзя ли водки или коньяку?

— Отчего же, выпейте, если хотите подкрепиться, только не теряйте времени, мне некогда.

Я велел подать коньяку.

— А вы остановите распоряжение о суде? — снова переспросил Гребенников.

— Конечно, — ответил я.

Выпив, Гребенников, как бы собравшись с духом, произнес:

— Извольте, я расскажу. Только уж этого подлеца Шишкова щадить не буду. Виноваты мы действительно: вот как было дело.

Картина преступления, которая обрисовалась из слов Гребенникова, а вслед за ним и Шишкова, была такова.

Накануне преступления Шишков, служивший раньше у князя Аренсберга, зашел в дом, где жил князь, в дворницкую.

— Здравствуй, Иван Петрович, как можешь? — проговорил дворник, здороваясь с вошедшим.

— Князя бы увидать, — как-то нерешительно произнес Гурий, глядя в сторону.

— В это время их не бывает дома, заходи утром. А на что тебе князь? — спросил дворник.

— Расчетец бы надо получить, — ответил парень. — Ну, да в другой раз зайду. Прощай, Петрович. — И с этими словами пришедший отворил дверь дворницкой, не оборачиваясь, вышел со двора на улицу и скорыми шагами направился к Невскому.

Дойдя до церкви Знаменья, Гурий Шишков повернул на Знаменскую улицу, остановился у окон фруктового магазина и начал оглядываться по сторонам, словно поджидая кого-то. Ждать пришлось недолго. К нему подошел товарищ (это был Гребенников), и они пошли вместе по Знаменской.

— Ну как?

— Все по-старому. Там же проживает и дома не обедает, — проговорил Гурий Шишков.

— Так завтра, как мы распланировали, на том же месте, где сегодня.