Лавина - Макс фон дер Грюн

— Об стол с ониксовой крышкой.

— А я-то думала, что вы никогда не были в квартире. Почему же тогда Цирер вам все рассказал? Ведь это лишено всякого смысла, он изобличил бы лишь самого себя.

— Я сказал то, что знаю. Большего не знаю. Уходите же наконец и оставьте меня в покое.

— Думаю, я поняла, — сказала Матильда и опустила револьвер. — То, о чем вы знаете якобы от Цирера, он рассказал вам потому, что вам пришлось унести покойника, разумеется доверительно… Допустим, что так оно и было. Допустим, что вы были незаменимым. И вы убрали покойника — как, это я еще выясню. Труп, по какой бы то ни было причине, не должен был быть найден в его собственной квартире, поэтому вызвали вас. Так это было?

Зиберт уставился в пространство, забыв, казалось, о нас.

— Так это было? — настаивала Матильда.

Зиберт молчал, будто ничего не слышал.

— А я знаю, — сказала Матильда. — Это должно было выглядеть как самоубийство, поэтому покойника надо было втащить на колокольню.

Кивком головы я дал ей понять, что нам пора отсюда исчезнуть, поскольку из Зиберта в ближайшие часы не вытянешь больше ни слова. Даже револьвер его больше не пугал. Матильда медлила. Наконец она убрала револьвер обратно в сумочку и решительно направилась к двери. Я пошел вслед за ней, не оглянувшись на Зиберта.

По дороге домой, когда мы уже выехали из Дюссельдорфа, она сказала:

— Вольф, все намного хуже, чем я думала. И самое скверное в этом деле то, что мы знаем почти все, но ничего не сможем доказать.

— Мы могли бы нажать на Цирера.

— Он станет все отрицать и назовет нас фантазерами.

— Еще раз — Зиберт?

— Этого можно взять на заметку. За деньги он сделает все, к тому же привычен к каким-то таблеткам. За деньги он не только утащит труп, но, я убеждена, притащит парочку и сюда, если это будет надо и если клиент соответственно заплатит. Все доверительно. Я хотела еще спросить его о прейскуранте на услуги. Вероятно, устранение трупов стоит на самом верху.

Я обернулся: Матильда плакала.

Я высадил Матильду перед ее домом, на прощание хотел сказать еще что-нибудь утешительное, но не нашел подходящих слов.

Дома в спальне я застал безмятежно спящую Кристу.

Криста грубо растолкала меня. Я был в таком помрачении, что долго не мог прийти в себя, хотя накануне не выпил ни капли.

— Вставай же, Эдмунд! Тебя к телефону, срочно!

— Который теперь час?

— Уже седьмой.

— Какой идиот звонит в такое время? Пьяный?

— Шнайдер.

— Шнайдер?

Я сразу очнулся, выскочил из постели и босиком, без халата побежал вниз по лестнице. Жалюзи были еще опущены, но наступившее утро заявляло о себе громким щебетанием птиц перед домом.

— Да, — произнес я в трубку.

— Садитесь в машину и кратчайшим путем мчитесь на завод, ко мне в кабинет. Немедленно!

— Но послушайте…

— Немедленно! — закричал Шнайдер. — Чтобы через полчаса были здесь! — И более тихим голосом добавил: — Гранд-дама мертва.

Встав с корточек после телефонного разговора, я спросил себя, не сон ли все это. И только широко раскрытые глаза Кристы вернули меня в реальность.

— Я все слышала. Какой ужас! — сказала она. — Пойдем, оденься. Побриться можешь и позже. И сразу же позвони мне, до обеда сюда, а позже в гостиницу.

Не умывшись, не побрившись и не позавтракав, я поехал на завод. Путь от стоянки машин до заводских ворот показался мне бесконечным. Я устал, свистел ледяной ветер, приближения пасхи не чувствовалось. Два грузовика с прицепами выехали из заводского двора, один из ГДР, другой мюнхенский. Двор был пуст. Только доносившийся шум выдавал, что в цехах шла работа.

За стеклянной дверью административного корпуса меня ждал Гебхардт. Казалось, он не спал всю ночь; поднимаясь в лифте на четвертый этаж, мы не обменялись ни словом. Каждый старался отвести взгляд.

В кабинете Бёмера Шнайдер уже сидел за письменным столом. Адам и Хётгер вошли вскоре после меня; усталым жестом Шнайдер предложил нам сесть. Гебхардт остался стоять у окна и смотрел вниз, на двор.

— Сегодня в два часа ночи госпожа Бёмер найдена мертвой за рулем своей машины в гараже дюссельдорфского аэропорта, — без обиняков начал Шнайдер. — Ее обнаружил какой-то господин, искавший свою машину. Сначала он подумал, что даме плохо или она заснула, но потом все же сообщил в полицию. Полицейские нашли в сумке у гранд-дамы записную книжку с номерами телефонов. Заводской телефон, мой домашний, а также телефон близнецов были подчеркнуты красным. Мне позвонили без четверти шесть утра. Мне неизбежно придется ехать в Дюссельдорф, господин Вольф поедет со мной. Остальные останутся здесь, и чтобы был полный порядок. Сегодня надо отправить берлинский автопоезд, его еще вчера должны были оформить. Господин Адам, внушите наконец людям, что точность помогла созданию нашей доброй репутации.

Немного помолчав, он продолжал:

— Мне не надо объяснять, чем может обернуться эта смерть для нас, для завода. Близнецы теперь — единственные наследники пятидесяти процентов. Сегодня утром их тоже известили, и сейчас, как я узнал, они находятся в городской квартире.

— У госпожи Бёмер был в машине багаж? — спросил я.

— Какое это имеет значение? — сказал Шнайдер.

— Если госпожа Бёмер собиралась лететь, с ней должны были быть ее вещи. По крайней мере косметичку она бы взяла.

— Об этом я ничего не знаю. С перепугу не расспрашивал о деталях. Мы все узнаем в Дюссельдорфе.

В эту минуту зазвонил телефон. Разговор шел почти односторонний. Шнайдер только слушал, повторяя каждые несколько секунд: «Да, понимаю».

Я пытался прочесть что-нибудь по его лицу, но он повернулся ко мне спиной. Минут через пять он осторожно, будто что-то хрупкое, положил трубку на рычаг аппарата, какое-то время молча и неподвижно сидел на краю письменного стола, а потом сказал:

— Вскрытие, как сообщил мне сейчас советник уголовной полиции, который занимается этим делом, совершенно точно показало, что госпожа Бёмер умерла от сердечной недостаточности. Но смерть, что весьма загадочно, наступила, возможно, не в гараже, а девятью часами раньше. Гранд-даму обнаружили через девять часов после ее смерти, в машине не было ни одного чемодана, только сумочка с паспортом, авиабилетом в Париж и записная книжка с номерами телефонов… Пошли, господин Вольф, пора ехать. Господин Адам, вы лично проследите, чтобы берлинский грузовик был сегодня же отправлен.

По дороге я много раз собирался рассказать Шнайдеру о нашей поездке в Дюссельдорф, но так и не решился, ведь о моих близких отношениях с Матильдой он ничего не знал. Но я решил когда-нибудь во всем ему признаться.

В кабинете на пятом этаже управления полиции, куда нас провел полицейский служащий, уже сидели Ларс и Саша. Оба они встали при нашем появлении, изобразив нечто вроде поклона, и снова уселись на свои места. Вскоре вошел молодой, спортивного вида прокурор. Он подал всем руку, сел за письменный стол, пересказал то, что мы уже знали, и добавил, что полицейская практика не знает случаев, чтобы умершая в течение девяти часов не была обнаружена в столь многолюдном месте, как гараж. Когда подоспела полиция, мотор машины был еще теплым.

Саша и Ларс сообщили, что их мать собиралась во Францию. Но раньше она никогда не оставляла свою машину в гараже. Она ездила на такси или пользовалась служебной машиной, которая отвозила ее в аэропорт. Вчера днем мать сказала, что перед отлетом навестит одну свою подругу в Изерлоне. Оба они вернулись домой часов в одиннадцать вечера, выпили по коктейлю, а потом разошлись по своим комнатам и только после звонка из дюссельдорфской полиции узнали об исчезновении матери, иными словами — о ее смерти. Ларс тут же позвонил ее подруге в Изерлон, но мать туда вечером не заезжала. В дортмундской квартире, в спальне у матери, они нашли уложенный чемодан.

Саша спросил еще прокурора, когда тело матери будет выдано для погребения. Несколько лет назад она купила себе место на кладбище в Авиньоне, рядом с могилой ее дяди, от которого получила в наследство и другое тамошнее владение.

Прокурор ответил, что выдаче ничто не препятствует. Но сыновьям, как единственным родственникам покойной, придется еще выполнить массу формальностей. Он вновь подчеркнул, что, хотя госпожа Бёмер и умерла своей смертью, остается неустановленным, каким образом она оказалась в гараже. Это требует выяснения.

На обратном пути я спросил Шнайдера:

— Вы хорошо знакомы с господином Вагенфуром? Я имею в виду человека, который произнес у могилы бога-отца торжественную речь?

— Конечно, я знаю Вагенфура, — ответил тот. — Но речь была не торжественной, а высокопарной — сотрясение воздуха. Вагенфур — влиятельная фигура в Союзе предпринимателей. К сожалению, он хороший человек, к сожалению, он наш самый опасный конкурент, и, к сожалению, он был очень близким другом бога-отца, если я правильно информирован. А почему вы спрашиваете?