Клиника «Амнезия» - Джеймс Скадамор

Автобус высадил нас на северном конце Педраскады. Здесь царила первозданная анархия природы. Признаками цивилизации — помимо крытых пальмовыми листьями пляжных баров — служили разве что несколько деревянных домиков, задвинутых от кромки воды в чащу кустарников и лишенных листвы деревьев, приютившихся за примитивной деревянной вывеской с незатейливой надписью «Заведение Хуана». В этом месте пляж резко обрывался — как раз там, где берег с северной стороны смыкался со скальной громадой. Попасть отсюда в соседнюю бухту можно было лишь в часы отлива, обойдя подножие «фасадной стороны» утеса. Никакой тропинки, ведущей на ту сторону, не было и в помине, однако надписи, оставленные на скале бесчисленными влюбленными парочками, свидетельствовали о том, что человеческая нога здесь все же ступала, и не раз.

Под лазурной поверхностью затаился коралловый риф — главная достопримечательность бухты. Так что, хотя волны в Педраскаде бывали размером с дом, любые попытки оседлать волну у северной оконечности пляжа грозили завершиться плачевно. Крохотный, выкрашенный красной краской храм с крестом на макушке, похожий на собачью конурку из мультика, прилепился к той части утеса, которая обращена к бухте. Памятник несчастному серфингисту, несколько лет назад разбившемуся о риф. Пока мы жили в Педраскаде, я каждую ночь бросал взгляд на эту церквушку, и всякий раз там горела свеча. И все равно, хоть убей, не пойму, как можно вскарабкаться на вершину отвесного утеса.

Немного дальше и выше, за прибрежными скалами, виднелся, сверкая на солнце, какой-то непонятный металлический купол, к которому, судя по всему, невозможно было подобраться. Он отражал солнечный свет, когда сам пляж погружался в тень, и сиял подобно маяку даже в дневное время. Сразу по приезде в Педраскаду я не раз ловил себя на том, что мы с Фабианом то и дело таращим глаза на это сооружение, хотя ни он, ни я не желали в этом признаться.

Автобус уехал. Мы швырнули рюкзаки на песок, а сами наперегонки устремились к воде. А как иначе? Если в вас осталась хотя бы капля жизни, то первое, что хочется сделать, увидев море после долгого путешествия, это поскорее броситься к нему, ощутить на губах вкус соленой воды, пошлепать руками по волнам. Мы влетели в воду, но Фабиан тут же принялся чертыхаться, недовольный своей загипсованной рукой и тем, что я брызгаюсь на него.

— Знаешь, что нам сейчас нужно? — спросил он, когда мы вылезли на берег.

У него снова возникло желание курнуть травки. Мы устроились на валунах, чтобы немного обсохнуть, и Фабиан вытащил обернутый газетой пакет. Волны плавными, мягкими шлепками ударялись о берег. Мои голые пятки были прижаты к твердой поверхности мокрого песка. После царившей в автобусе духоты я испытывал неописуемое блаженство. Пиф поступил мудро, снабдив нас заодно и приличным количеством папиросной бумаги. Фабиан, высунув от усердия язык, пытался свернуть самокрутку. Закованная в гипс рука не слишком способствовала успеху.

— Не могу нормально двигать рукой из-за этой херовины, — пожаловался он. — Эх, знал бы ты, как пришлось повозиться прошлой ночью. Ты даже не представляешь, каково трахаться с загипсованной рукой.

— Так ты все-таки трахался прошлой ночью? — уточнил я.

— Разумеется, а как же иначе? — усмехнулся Фабиан. — Ее звали Анна. Я тебе уже говорил.

— Конечно, говорил. Извини.

Наконец он соорудил нечто похожее на косяк и провел языком по краю самокрутки.

— Думаешь, так оно и должно быть?

— Если ты считаешь, что у тебя получится лучше, то давай сам попробуй. Нам от этой штучки сейчас станет классно. Торкнет как следует. Ты, главное, не трусь.

Взяв свое творение в губы, Фабиан щелкнул зажигалкой. Самокрутка вспыхнула по всей длине с одного бока и примерно половина ее содержимого тут же высыпалась на камни.

— Ха-ха! — рассмеялся Фабиан. — Ты только не волнуйся, у нас еще приличный запас. Все дело в практике. Попытаемся еще раз, и все получится. Вот видишь? Эта вроде будет получше.

С этими словами он принялся судорожно затягиваться, стараясь раскурить косяк. Хватило каждому на несколько затяжек. Мы сидели, прислонившись спиной к камням, передавали друг другу самокрутку и кашляли. После этого скрутили еще один косячок, и через какое-то время нам по-настоящему похорошело. Фабиан сидел на песке, закрыв глаза, прижавшись спиной к огромному камню. В безжалостном солнечном свете уходящего дня его лицо казалось отлитым из бронзы.

— Вон там. Позади нас, — медленно и негромко заговорил он. — Как ты думаешь, этот купол и есть то самое место?

Я уставился на воду, в которой, слепя глаза, отражалась идеальная копия солнца. Ажурная сетка пены на поверхности с шипением распадалась на массу мельчайших частичек.

— Я не знаю, Фабиан.

— Но ведь он может там находиться, разве не так? Как ты считаешь, может?

— Не знаю.

— Могу легко представить себе, какие там полы — кафельные, в черно-белую шахматную клетку. Повсюду сверкают хром и никель. А еще там непременно должны быть таблички с надписями, они постоянно напоминают пациентам об очень важных вещах. Вы пообедали. Сегодня вторник. Нашего президента зовут Сиксто Дюран Балпен. Мы живем во время войны.

— Послушай, я про эту клинику…

— Потом там есть таблички специально для каждого пациента, но они не в коридоре, а в палатах, — перебил он меня. — На них по идее фотографии, а не имена. Сопроводительные надписи могут быть примерно такого содержания: Вас нашли на пляже близ Салинаса, на вас была голубая косынка… Или что-то в этом роде.

— Фабиан, я про клинику.

— Что именно?

— Мне казалось, мы с тобой договорились не слишком увлекаться. Ты ведь понимаешь, что ее может не быть.

— Слушай, не ломай мне кайф. Я не утверждаю, а лишь предполагаю, что она в принципе может там находиться.

— Но ее может там и не быть.

— Верно. Только давай не будем выяснять это прямо сейчас, сию секунду. Подождем немного, когда настанет подходящее время. Тогда все и станет известно. Ведь приходится ждать несколько дней после покупки лотерейного билета? Проверить номера удастся лишь спустя какое-то время. Поэтому пару дней можно жить надеждой, что тебе повезло, что ты что-то выиграл. Верно я говорю?

— Я не играю в лотерею, — отрезал я.

Мы какое-то время сидели молча, вслушиваясь в монотонный рокот прибоя.

— Фабиан, послушай, — продолжил я. — Известно, твоя мать погибла в машине, сорвавшейся с горного склона, правильно я говорю? Согласись, это ведь вполне правдоподобная версия. Что бы мы с тобой ни говорили друг другу.

— Мне нетрудно поверить в то, что погиб отец, — немного помолчав, произнес Фабиан. — Я и сейчас отчетливо его себе представлю. К тому же мы его похоронили. Уже от этого мне немного легче. С матерью все обстоит иначе. Мне легче верить… во многое другое. Почему я увидел ее во время пасхального шествия? Это ведь не какое-то давнее воспоминание. Она действительно была там. В тот самый момент для меня она была живой. Что же здесь неправильного? Это своего рода лакуна. Лакуна, которую я могу заполнить чем угодно. Вроде обитателей этой самой клиники.

— Которой там скорее всего нет.

Фабиан почесал голову и состроил гримасу, как будто я ляпнул нечто неприятное и пошлое, нечто такое, что следует побыстрее стереть из памяти.

— То, что мне известно, и то, что неизвестно, — в равной степени истинно, — проговорил он. — Если существует нечто такое — что угодно, — что способно вселить в меня надежду, я приложу для этого все усилия. Ты понимаешь, о чем я? Ты понимаешь, что даже если из нашей поездки сюда ничего не выйдет, это все равно не будет напрасной тратой времени?

— Понимаю. Как не понять. Хотя давай тогда исходить из того, что клиника может существовать. Мы не будем заполнять никаких лакун, чтобы ни в чем не разочаровываться. Договорились?

Я выжидающе посмотрел на него.

— Договорились, — согласился Фабиан.

— Обещаешь?

Он ничего не ответил.

— Так обещаешь или нет?

— Обещаю. Я и не ожидал от тебя понимания. Тебе все равно не понять моих чувств. Того, что я испытываю постоянно.

Его лицо находилось в тени, и безжалостное солнце нещадно палило нам спины.

— У меня такое ощущение, будто они вошли в мою кровь и все время причиняют боль.

На сей раз промолчал я.

— Вдруг в клинике для жертв амнезии держат запас воспоминаний, как в обыкновенной больнице — запас крови, — продолжил Фабиан. — Даже если мы и не найдем мою мать, то как знать, может, нам удастся по крайней мере отыскать воспоминания о ней, которые я потерял.

— Только потому, что не помнишь ее так же хорошо, как и отца, — неуверенно произнес я, — из этого вовсе не следует, что…

— Я и не утверждаю, что ничего не помню. Кое-что врезалось мне в память.