Демон против люфтваффе - Анатолий Матвиенко

Будь проклят, ангел. Ручку на себя, петля… Представляю рой мыслей у обоих гансов. Прямо по курсу – одинокая, дымящая мотором "Чайка", её кучер не спасается с парашютом, а упорно понукает кобылку к стойлу. Второй не сбегает, пользуясь истреблением ведомого, начинает куражиться в пилотаже. "Мессершмитт" с работающим двигателем всегда может выйти из боя. В том его сила – нападать только с выгодного положения, настигая противника, прерывать неудачную атаку по желанию.

Похоже, новички. Прозевали мой выпендрёж, и на нисходящей ветви петли я стрельнул из ШКАСов примерно в сторону ведомого. Крупный калибр не тронул: тот абсурдный случай, когда нужно, чтобы нацист заорал в эфир "Ахтунг!", напугав товарища, а не молча воткнулся в огороды.

Подействовало. Они пальнули по "Чайке" Збыха, как и я по второму номеру – примерно в ту степь, потом резко забрали вверх. В подобные моменты кажется, что подбиты, такой густой белый выхлоп валит на форсаже. Понятно, в вертикали на И-153 за гансами не угнаться. Поэтому небольшая горка, курс чуть южнее, уводя супостатов от Анджея. Ждём-с.

Ударили грамотно. Ведущий приблизился метров на сто, и когда я скольжением, а потом и виражом выпрыгнул у него из прицела, галантно пропуская вперёд, на меня понёсся ведомый внутри траектории моей дуги. Вот тут, честно говоря, пришлось взмокнуть и напрячься, чтобы не обгадиться. Очередь стеганула по крылу, отчего обшивка украсилась прорехами. Я пукнул ему вслед, обнаружив, что ШКАСы отправились на незаслуженный отдых.

Упорные ребята зашли на следующий круг, проводив меня трассами в облачность. Вывалился из неё я только над Вислой, увидев какие-то незнакомые мелкие городки. Вот куда занесла трусость! Немцы, естественно, так далеко не забрались. Торуньский аэродром обнаружился к северо-западу через четверть часа, когда уровень топлива заметно понизился.

Скальский приземлился раньше меня, рапортовав, что сбил "Штуку", но потерял ведомого. Я в лучшем положении – один "Юнкерс" вчистую мой, второй, то есть сомнительный, подарил Збыху. Он дотянул до базы в полной уверенности, что герой весь из себя и ас среди асов.

"Ass, – ехидно прокомментировал Ваня. – Но и мы отлично слетали".

Я опомнился. "Прости, что не дал порулить. Увлёкся, блин".

"Не в обиде. В другой раз".

С этим другим разом получилось плохо. Заклеить лохмотья перкали на плоскости – плёвое и привычное механикам дело. Скверно с оружием. ШКАСы клинят и со специальными патронами. Если напихать обычных винтовочных 7.62, имевшихся в Польше в достатке ещё с русских времён, проще считать, что взлетел без пулемёта. В крупнокалиберном осталось десять, хватит на одну короткую очередь.

Механики бросали в воздух "рогатывки", полные восторга от рассказа о бое, я кое-как их успокоил, упросил лишь поставить на плоскости "Гочкисы", снятые с польских аэропланов, и пристрелять на сотню метров.

За синхронный пулемёт они не взялись. Мол, продырявишь себе винт и нас за него на том свете достанешь. Даже не знают, как близки к истине!

В общем, вооружённый достаточно символически, я сделал один вылет с поручиком на пару вдоль линии фронта. Авиацию противника мы не встретили, вернувшись в Торунь без потерь и без результатов.

На следующий день артиллерия Вермахта начала гвоздить по городу. Докатились сведения о том, как неудачно складываются дела в битве на Бзуре – армии "Познань" и "Поморье" отступают к Варшаве. После обеда приземлился бомбардировщик "Лось", он же PZL-37, с кучей пулевых и осколочных дырок. Офицеры и я, "вольноопределяющийся с личным самолётом", устроили совет – что делать дальше. Остатки авиационных частей, потерявшие технику, перебрасываются во Львов, примерно 550 километров от Торуни. Потом – не известно. Львов на границе со Словакией, которая воюет на стороне Германии, рядом как бы нейтральные Венгрия и Румыния. Ну да, и Советский Союз недалеко. Не хочу! А чего проще – залил полный бак "Чайки", снова намалевал звёзды и дуй в Мачулищи. Извините, товарищ капитан из особого отдела, немного заблудился в полёте, недельку поплутал, пулемёты пропил…

Поэтому исправная машина разделила судьбу покалеченных польских аэропланов – вспыхнула ярким пламенем. Что же, уничтоженной "Штукой" она отработала своё появление в грешном мире.

Мы вылетели на следующий день, 17 сентября. Скальский и Збых поднялись на двух PZL-11, на этих старичках даже от бомбардировщика отстали. А я сел за штурвал "Лося", инструктируемый его лётчиком, он из-за повязок и ран не решился пилотировать. В обширном фюзеляже с заблокированным бомболюком набилось двенадцать офицеров и подофицеров. Гражина и Ванда с Басей отказались покидать свои дома. Их выбор – тяжёлый, наверное.

За левой плоскостью промелькнула Варшава. Линия фронта подтянулась к ней вплотную. Но о том, насколько безнадёжно положение польской столицы и вооружённых сил, мы узнали лишь во Львове, когда по радио передали, что Красная Армия нарушила восточные границы государства. Отдельные оптимисты пытались вслух надеяться, что русские остановят немцев и помогут сохранению польского суверенитета. Но даже Иван отмалчивался. Как ни настраивала его пропаганда против панов-белополяков, увиденное всегда красноречивее услышанного.

Во Львове царит форменный бардак. Думаю, у поляков остался на 17 сентября приличный мобилизационный резерв в восточных районах и какие-то запасы оружия, Варшава продолжает сопротивление. Но уже нет ощущения единого командования, самой крохотной надежды на благополучный исход… Ситуация до боли напоминает ту, что сложилась в Мадриде накануне последнего полёта осенью 1938 года, когда поражение неизбежно, это только вопрос времени, и не очень большого.

"Как мы с тобой в войну не ввяжемся, наша сторона проигрывает".

"Не правда! – возмутился мой внутренний компаньон. – На Халхин-Голе победили, потому что там Красная Армия была, а не белополяки и сбродные интербригады".

Я не стал спорить и доказывать, что в Монголии не война, а так – пограничный конфликт на чужой территории. Вдобавок, там мы с Ваняткой ни разу не поднялись в воздух, груши околачивали, потрясая для виду болячками после НКВД. В общем, не наша война и не наша победа, увы.

В ночь на 18 сентября мы с капитаном Матецким, не мудрствуя лукаво, разоружили часовых на складе ГСМ, связали их и заправили "Лося". У его прежнего пилота открылось кровотечение, и он остался во Львове. Хочется надеяться, что советские войска будут гуманными по отношению к польским офицерам. В предутренней тьме, боясь встречи с германскими и русскими истребителями, а также румынской ПВО, я перелетел южную границу и взял курс на Констанцу, крадясь в неверном пламени рассвета на самой экономичной скорости.

Глава пятнадцатая

Мистер Билл Хант

– Пабло?! Жив, чёрт везучий!

Я обернулся и тоже откровенно обрадовался.

– Гонсалес!

Он почти не изменился. Чуть растолстел, посолиднел. Интересно, сейчас влезет в кабину И-15?

– Какой, к дьяволу, Гонсалес. Клички остались в Испании. Джон Гладстон собственной персоной.

Я обнял его. На припортовой улице Констанцы среди толпы рослых британских моряков и угрюмых польских военных мы, наверно, смотримся как два карапуза, не выросших с младших классов.

– Анджей Ковальский, к вашим услугам. Правда, подтвердить это не могу. Разве что вот, – я извлёк здорово истрёпанную и дважды выручавшую меня газету.

– Фак! Щит! Санофбич! – разразился англичанин. – Да любой из нас отстегнул бы тысячу фунтов за право завалить Морато! Как же ты выбрался потом от франкистов?

– Я не очень-то спрашивал у них разрешения. Убийцу народного героя они весьма серьёзно ловили.

– Потрясающе! Нужно непременно выпить. И не возражай, я угощаю.

"Не возражай!" – поддержал испанского сослуживца мой внутренний оппортунист.

В портовом кабаке, типичном злачном заведении невысокого пошиба, только Джона Силвера с попугаем не хватает, мистер Гладстон обрисовал расклады.

– Ваших сюда прибывает много. Конечно, все такие мужественные, боевые, хотят дальше сражаться против Германии. А какого же хрена не воевали на Родине и в Войске Польском? Не обижайся, Анджей, я не пытаюсь тебя оскорбить. Но мои соотечественники и французы прямо так говорят.

– Понятно. А какой выход?

Рыжий коротыш отхлебнул пива. Из наёмников, защищавших небо Мадрида исключительно за деньги, он был самый симпатичный, дерзкий и независимый.

– Стать подданным британской короны. Или гражданином США – тоже неплохо, но не то, не то…

– Разве это просто?

– Охрененно не просто, – Джонни потрепал меня по плечу. – Но для тебя можно решить вопрос. Дело в том, что я в Румынии по бизнесу. Да, не прохлопал денежки, как бедняга, забыл его имя…

– Сэм. Сэмюель Гершвин.

– Точно. Как переживал! В общем, я наладил дело, продавая авиационные запчасти румынам. А сейчас услышал – набирают в авиашколы, дают преимущество англичанам, имеющим опыт в военных действиях. Усёк?