Квест империя - Макс Мах

– У вас своеобразная манера говорить, – усмехнулся князь. – Никак не могу привыкнуть.

– И не надо!

Меш заглянул в глазок и увидел, что князь принимает в своем интимном кабинете двух незнакомцев. Они – и мужчина и женщина – были одеты в дорогие дорожные костюмы, и оба были страшными, отвратительными уродами. Поражало также то, с какой свободой говорили они с князем и с каким уважением говорил с ними князь.

– И не надо! – сказал мужчина, поднял свой кубок и сделал из него легкий глоток. – Зачем вам это? Мы пришли и ушли, и нас снова нет, как будто и не было никогда.

Меш смотрел на него и не мог понять, что, кроме отвратительного облика, в нем не так. И вдруг понял. У мужчины было два лица, совсем так же, как у хранителя книг. Пораженный открытием, Меш перевел взгляд на женщину и… встретился с ней взглядом. Это не было случайностью. Меш понял это сразу, как только заглянул ей в глаза. У нее были ненормально огромные серые глаза, и эти глаза смотрели прямо в глаза Меша. У нее тоже было два лица, но дело было даже не в этом. От нее шел материнский запах. И она знала о его присутствии.

Меш отшатнулся и прижался спиной к холодному камню стены. Что это было? Кто эти люди? Кто эта женщина, от которой исходил тонкий, почти забытый Мешем аромат, связанный в его памяти с ощущением тепла, любви и покоя? Он впервые столкнулся во дворце с кем-то настолько чужим и чуждым и в то же время настолько близким ему. Мысли путались. Люди с двойным лицом… Он знал только одного человека, у которого было два лица. Но В'Спаш мертв, и никогда – ни в то время, когда хранитель был жив, ни после его смерти – Меш не встречал ни одного человека с двумя лицами. Кто он? Кто они? Кто эта женщина, уродливая, как душа предателя, но видящая, как Меш, и связанная какой-то мистической связью с его мертвой матерью?

Его охватил ужас, который оказался сильнее, чем его любопытство. В какие игры играет князь? Какие люди – или демоны – посещают его тайно во мраке ночи? Не решил ли, наконец, Бородач расправиться с Мешем, в чьих жилах течет и кровь древних богов земли Но? Меш заспешил прочь от этого места, где на холодных камнях осталось ждать своей посмертной участи тело н'Твор. Вскоре свет потайного фонаря растворился во тьме переходов, и участившийся стук сердца стал постепенно спадать.

Возможно, убеги он в глубины лабиринта, туда, где в тайных казематах хранились сокровища Сиршей, или туда, где под самыми нижними ярусами дворца находилось озеро, в которое стекала водопадом вода из верхнего мира; возможно, эта ночь и закончилась бы так же, как и многие другие ночи, проведенные Мешем в волнении, вызванном каким-то важным для него событием, или в вожделении, которое все чаще охватывало взрослеющего принца, или в обиде и страхе, частых спутниках его жизни. Ночь закончилась бы, и настал бы новый день, и жизнь Меша втянулась бы в привычное рутинное русло и потекла бы, как прежде, как всегда. Но звезды, невидимые из замковых подземелий, в эту ночь светили с жестокой ясностью. В такие ночи добрые боги спят, и власть над людьми берут Отринутые.[35]

Меш пробегал мимо спальни Буаша, когда смутный звук привлек его внимание. Ему не следовало останавливаться здесь, но остановившись, он сразу сообразил, что находится у апартаментов наследника, и злобное чувство торжества заставило его отодвинуть заслонку и заглянуть сквозь узкую щель в комнату принца Буаша. Он рассчитывал увидеть принца, жалкого и несчастного, распростертого на постели; принца страдающего; принца наказанного. Он хотел позлорадствовать, и, вероятно, картина несчастий, обрушившихся на Буаша из-за «неловкого» движения неуклюжего урода, смогла бы успокоить Меша и вернуть ему утраченное душевное равновесие. Но увидел он голый зад н'Цохи, склонившейся над утонувшим в шелковых подушках Буашем. Собственно, Буаша видно почти и не было, нагнувшаяся над ним женщина заслоняла его, без малого, целиком. И перед глазами Меша оказались ее крутые бедра, белые ягодицы, полные ноги, раздвинутые для устойчивости; и пук густых черных волос между ее гладкими ляжками, в котором пряталось лоно. Н'Цоха урчала, как скальная кошка, совершая запретное, а принц тоненько хихикал ей в ответ, и эта картина, вся масса острых, на грани возможного, впечатлений, ворвалась в Меша через глаза, уши и нос, подобно зимнему урагану. И мир взорвался.

Лава ненависти, гнева и черного вожделения затопила его мозг. На глаза упала пелена кровавого тумана, а уши наполнил гул бешено несущейся по жилам крови. Меш вскинул руки, уперся ими в стену, отделяющую его от покоев Буаша, и одним мощным толчком обрушил ее внутрь. Грохот рушащейся стены напугал флейтистку и ее дружка. Женщина вскинулась, обернулась – качнулись тяжелые груди, – глаза ее отразили еще не страх, а удивление, но Меш уже был рядом с ней. Он толкнул ее в грудь, мимолетно почувствовав податливую упругость ее тела, и она навзничь упала на постель, открывшись его взгляду сразу вся, в своей зовущей наготе и возбуждающем его еще больше ужасе. Упав, женщина придавила Буаша, который только начал приподниматься на локтях, чтобы увидеть, что происходит за спиной его любовницы. Принц заверещал, как поросенок, и забился под телом н'Цохи, но в следующую секунду на него обрушилась еще большая тяжесть, когда Меш, исполнив свое тайное, годами лелеемое в тиши ночей желание, возлег на обнаженную фрейлину. Женщина под ним хрипло охнула, а Буаш завизжал тонким высоким голосом, и Меш отмахнулся от него, как от назойливой мухи, мешающей ему вполне насладиться роскошью подмятого им тела. Короткий удар могучего кулака, и визг оборвался, перейдя в короткий предсмертный хрип, но Меша принц Буаш уже не интересовал, ни живой, ни мертвый. Его интересовала женщина. Н’Цоха не кричала, скованная ужасом, перехватившим ее дыхание, но ее запах все рассказал и объяснил Мешу и заставил его кровь вскипеть. Все человеческое оставило его, и если еще секунду назад он испытывал хотя бы какие-то пусть злобные, но человеческие чувства, то теперь ушло и это последнее, что оставалось в нем от человека. На фрейлине н'Цохе оказался настоящий зверь, не ведающий ни добра, ни зла. Рывком раздвинув ноги женщины, он ворвался в нее, мимолетно ощутив, как поддаются под его могучим напором нежные ткани, и победно заревел. Теперь он насиловал ее, и запах ее лона, мешающийся с запахами крови, ужаса и боли, возбуждал его все больше и больше, и внутренний напор становился нестерпимым и искал выхода. И Меш нашел выход, он впился клыками в шею н'Цохи и, разорвав артерии, приник к живой реке, хлынувшей прямо ему в рот. Вкус крови опьянил его, обрушив в какое-то странное состояние неги и забытья, так что он уже ничего не замечал – ни диких криков слуг, заглянувших на шум в опочивальню принца, ни топота множества ног, ни вооруженных людей, заполнивших помещение. Он не замечал ничего, но когда над его головой сверкнула обнаженная сталь, Меш среагировал мгновенно. Уловив краем глаза и краем помраченного сознания смертоносный замах меча, он стремительно соскочил с кровати, крутнулся, еще ничего толком не видя вокруг себя, не разбирая, не понимая, и отскочил в сторону.

Никто ведь не знал, каким быстрым может быть Меш, никто не ожидал от него такой стремительной реакции, такой силы и такой ловкости. Он опрокинул сразу несколько вооруженных чем попало слуг, уклонился от выпада какого-то кавалера и, разорвав движением левой руки горло противника, одновременно правой рукой взял его оружие. Теперь в его руках был меч, и Меш стал опасен вдвойне.

Искусству владения мечом учатся долгие годы. Оно требует силы, выносливости и многих умений, оттачиваемых многолетними тренировками. Домашнее животное клана Сирш никогда не держало в руках боевого клинка, но Меш, таившийся во тьме тайных путей, видел бесчисленные поединки и тренировки воинов и кавалеров. Жадным взглядом впитывал он малейшие нюансы движений, тонкости тактики, характер напряжения мышц. И все это усваивалось им с естественностью усвоения воздуха или пищи, откладывалось в нем, меняло его, создавая из ничего нечто. Это было его тайной, о которой он не стал бы рассказывать никому, даже если бы мог говорить и если бы было с кем говорить. Он знал, что это черное знание, порочное знание, колдовская способность, которой он тем не менее пользовался, потому что не пользоваться не мог. Ведь даже реши человек, что его дыхание вредоносно и греховно, он все равно будет дышать, потому что нет у человека власти над силой жизни, дарованной ему Матерью[36] и заставляющей его дышать, испытывать голод или жажду, испускать газы или освобождаться от мочи и кала. Так же обстояло у Меша с его способностью понимать то, что никто ему не объяснил, и учиться тому, чему его никто не учил. И меч в его руке не был теперь просто куском железа, он был грозным оружием.

Через минуту все было кончено. Опочивальня принца стала похожа на скотобойню, где потрудились демоны нижнего мира. Стены были забрызганы кровью, кровью были залиты роскошные ковры, заваленные изрубленными телами и кусками человеческих тел, а посередине этого кошмара, на широкой кровати, среди пропитанного кровью шелка подушек и одеял лежали растерзанная фрейлина и наследный принц, мертвые, убитые им, Мешем. Увидев, что он наделал, очнувшийся на миг от кровавого безумия Меш ужаснулся содеянному и завыл по-волчьи. В его вое были тоска и боль, которые пришли к нему вместе с ощущением конца. Его жизнь заканчивалась. Здесь не о чем было думать, нечего было обсуждать. Он переступил черту. Переступил закон. Переступил через грех, и он должен был умереть. Это было просто. Но тосковал он не об этом. И боль его была не страхом смерти. Все оказалось напрасно. Вот в чем было дело. Все его страдания, унижения, муки – все оказалось напрасным. Он выжил для того, чтобы умереть как животное, как зверь. Как демон, достойный того, чтобы его травили и, в конце концов, убили. Он восстал или слишком рано или слишком поздно, но восстал без разумной цели в голове, без гордого чувства в сердце. Его восстание было мятежом урода. Это было страшное открытие. Правда была горька, как яд, а жизнь, которой оставалось длиться считанные минуты, казалась теперь еще более постылой и никчемной, чем представлялось ему раньше.