Выход воспрещен - Харитон Байконурович Мамбурин

Встав ровно на середину круга, я замер, гордо свисая руками вдоль бедер, вместо того чтобы стыдливо прикрыть ладошками свои втянувшиеся и сморщенные от холода гениталии. Стыло и зябко, поэтому задавать вопросы типа «А где приборы?», «А где медсестра?», «А это не больно?» — явно бестолково. Судя по деловому тону невидимой докторицы, которая вполне могла бы в своих трусах намораживать эскимо, вопросами я только продлю свои мучения. И то, очень ненадолго.

— Ноги на ширину плеч, руки поднять параллельно полу! — раздалась следующая команда.

Сканер, что ли? Приказ я выполнил.

— Закройте глаза! Замрите!

Это несложно…

Куда сложнее, можно сказать, даже в невыносимой степени, почувствовать, как твои конечности оказываются в плену металлических захватов гибких манипуляторов, мгновенно оказывающихся на руках, ногах, поясе и шейном отделе. Секунда оторопи, ты ошалело открываешь глаза, обожженный холодом прицепившегося к тебе металла, а затем пораженно сипишь, будучи резко вздёрнутым в воздух, с максимально разведенными конечностями. Правда, насладиться тебе этим подвешенным состоянием, похожим на готовую к вскрытию лягушку, тебе дают всего лишь пару секунд. Затем следует новый, финальный удар от судьбы в виде голоса из динамика. Прекрасно мне знакомого голоса. Ненавидимого.

— Спасибо, Миша. Как и всегда — никаких нареканий!

Захлебываюсь от накатившего приступа злости.

Вместе с этими звуками одна из стен становится прозрачной, демонстрируя висящему в воздухе мне вторую половину лаборатории. Вот там полно приборов, с лампочками, экранами, переключателями, трубками, проводами и прочей лабуденью. Но это ерунда. Там еще немало людей, большую часть из которых я знаю. К примеру, два майора, одним из которых является Валерий Кузьмич Радин, а вторым Нелла Аркадьевна Окалина, возвышающаяся над простыми смертными своей монументальной фигурой. Сухощавый молодой человек в белом халате, ехидно поглядывающий на меня поверх монитора, это Михаил Ожегов, ближайший помощник и заместитель полного, лысеющего и очкастого ученого, неотрывно меня рассматривающего.

Зафиксированный, висящий в воздухе, я смотрел прямо в глаза Егора Дмитриевича Лещенко, ведущего специалиста лаборатории особых случаев, понимая, что приплыл. Причем, это плаванье не было долгим, не было захватывающим или поучительным. Зато предсказуемым. Не для 18-летнего юноши из сиротского дома, но для живущего вторую жизнь человека, продукта куда более циничного, холодного и злого общества — точно.

— Что здесь происходит? — обозначил вопрос я, не отрывая взгляд от Лещенко. Злость продолжала давить. Просто так я оказаться здесь не мог. Тем более не в компании этих двух моральных уродов, Лещенко и его пса Ожегова. А значит…

Мои отношения с этим экземпляром научного советского сообщества были просты и прозрачны. Он своими бесконечными анализами, сканированиями и экспериментами превращал мои школьные каникулы в ад, ничуть не скрывая интереса в том, чтобы превратить в него и остальную часть моей жизни. Я же, в свою очередь, не раз и не два подгадывал момент и выдавал характеристику этому достойному советскому ученому, вслух сравнивая его с выдающимися умами, работавшими в таких заведениях как Бухенвальд, Дахау и Аушвиц. Естественно, на публике… крайне специфичной публике, нужно заметить. Той, что не прощает своим дорогим коллегам даже ложных наветов, начиная их усиленно муссировать в собственных целях.

Проще говоря, я, исподволь нанеся несколько таких ударов, привнес в жизнь и трудовую деятельность Лещенко крайне высокую концентрацию нежелательного пиара. Мы друг друга ненавидели, но к моему телу Егор Дмитриевич питал совершенно особый интерес. И сейчас, судя по всему, имел это тело в полном своем распоряжении, если я правильно дешифровал взгляды Радина и показательно беспристрастность на лице Окалины. Эх, дядя Валера, эх, тетя Нелла. А я вас почти полюбил. Почти доверился.

— Виктор Анатольевич, — мягко улыбнулся исследователь, — Мне кажется, что вы уже всё поняли. Я даже уверен в этом. Но если вы настаиваете…

— Да, я настаиваю на объяснении. Хочется его услышать, раз уж Валерий Кузьмич здесь присутствует. Услышать, глядя ему в глаза, — глухо озвучил я свою позицию, продолжая болтаться на распявших меня манипуляторах. Было холодно и даже немного больно, но всё это затмевалось большой глухой обидой на происходящее.

Радину услышанное не понравилось, но права голоса майор явно не имел. Судя по столу, заваленном вполне знакомыми мне папками, Кузьмич тут присутствовал не просто так, а для передачи материалов по мне. Всех материалов. Мол, вот вам Витя, вот вам бумажный Витя, а я умываю руки. Чудесно.

Прекрассссно…

— Я буду краток, Виктор Анатольевич, — взял слово мой главный мучитель, выглядящий сейчас, в момент своего триумфа, в куда лучшем свете, чем стоящий за столом бывший «союзник», — Ни советская, ни чья-либо еще наука еще не нашли общих паттернов у неосапиантов. У всех. Мы, проще говоря, понятия не имеем ни о механизме выдачи способностей, ни о природе источника энергии неосапиантов. Мутации, в том числе и врожденные, подобные вашим? Питаемые паразитными потерями организма? Да, эта тема уже неплохо изучена. Но фундамент? Полная терра инкогнита. Можно сказать, что это основной вопрос, волнующий сейчас человечество. Высший приоритет. Впрочем, я повторяю то, что вы слышали неоднократно, но именно этот приоритет и есть причина, по которой вы сейчас изолированы и висите перед нами.

— Какое… какое отношение я имею ко всей этой лабуде? — хриплым голосом вопросил я, — Вы же…

— Никакого, Изотов! — резко и почти зло перебил меня ученый, явно обиженный на «лабуду», — Ни-ка-ко-го! Несмотря на ваше чрезвычайно уникальное, можно сказать неповторимое происхождение, несмотря на высочайший уровень врожденных, доактивационных мутаций, список которых шире, чем вам кажется, вы, лично вы — ни физически, ни психически не имеете никакого отношения к этим вопросам! На данном этапе исследований, разумеется.

— То есть…

— У нас нет времени на дискуссию, оба майора товарищи чрезвычайно занятые, но так, как Нелла Аркадьевна проявила к вашей судьбе интерес, я, Виктор Анатольевич, устрою небольшую лекцию, — фыркнул ученый, закладывая руки за спину и выпячивая пузо.

Итак, жил-был очень маленький мальчик Витя, оставшийся без родителей. Потенциальный криптосапиант потенциально крайне особенных способностей, если судить по скорости и интенсивности, с которой он мутировал внешне, приобретая бледную кожу, торчащие волосы и тени вокруг глаз. Ну, не считая костной структуры и прочей физиологии, разумеется, которая изменялась не так сильно, но достаточно, чтобы этого самого мальчика никто бы и