Стоянка поезда – двадцать минут. Роман - Юрий Мартыненко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Памятна для Василия и ещё одна история. Один из Танюхиных дальних родственников тоже решил стать фермером. Взяв кредит, накупил где-то китайской и корейской водки, появилась она тогда в треугольных и четырёхугольных бутылках после «горбачёвского сухого периода», и привёз в родную деревню. Распродал. На этом фермерство закончилось. Отец его, старик, двоюродный брат покойного Матвея, смеялся в бороду, отзываясь о сыне: «Какой с него к шутам фермер, картошку-то не садит. Весь огород зарос бурьяном. Баба убежала от такого горе-мужика-хозяина…»
Василий вспоминал недавнее время, когда каждый второй колхозник с семьёй имел мотоцикл, каждый пятый — легковой автомобиль. Любой средний механизатор мог обставить квартиру мебелью, одеть жену в зимнее пальто с песцовым воротником и норковую шапку. В сервантах полки прогибались от тяжести хрустальной посуды. Внезапно прилетевший неведомо откуда ветер перестройки сдул материальное благополучие. В декабре 91-го в район пришёл первый поезд милосердия, который выдавал продуктовые наборы престарелым и малоимущим гражданам. При районном комитете социальной поддержки населения появился свой специальный фонд. Его создали для социальной защиты социально незащищённых групп населения, которые по причине инвалидности, многодетности, престарелости не могут в условиях рыночных отношений защитить себя от нищеты. Начали составлять списки наименее защищённых слоёв населения. Хорошо помнится возмущение людей, когда начали раздавать подачки. Особенно ветеранов войны и труда, которые недоумевали, что в магазинах — шаром покати. Объяснением всему стали массовые обвинения коммунистов. Более того, «виноваты большевики и Сталин»! Грязный информационный поток полился со страниц печати, с экранов телевизоров. Что можно сказать? Лишь одно: нищают все, а значит, и страна. Наступали другие времена, другие нравы. Люди отнюдь не становились добрее. Определенную роль в обработке сознания крестьянина сыграла повальная волна очернительства. Коллективные хозяйства напрямую относятся к былой эпохе социализма, у руля которой находились «зловредные коммунисты». Ату их! Ату и колхозы с совхозами! «Вместо колхозов — товарищества», «Только крестьянин накормит» — лозунги на заре демократии. Между тем страна входила в очередные полевые сезоны в условиях внезапного острого недостатка материально-технических ресурсов, посевного материала и техники. Словно кто-то где-то перекрыл краник. Знать бы механизаторам той поры, что на этой самой технике, советского производства, предстоит пахать и сеять еще годы да годы, предстоит вступать с нею в новый век. Под лозунгами приватизации, акционирования и поощрения фермерства не избежали растащиловки многие рентабельные хозяйства. Нажитое за годы коллективного труда добро нередко попадало в руки тех, кто не имел к земле никакого отношения, был чужд ей, более того, внутренне глубоко презирал деревню со всем её навозом…
В середине 90-х годов на плечи тех, кто кормит народ, был взвален непомерный груз рыночных реформ, и вкус которых селянин сполна познал, нередко имея на обеденном столе печёную картошку да квашеную капусту. Такую картину нередко можно было видеть в убогих деревенских избах района. Причина во многом кроется в самих хозяевах, как правило, многодетных, где одним только и богаты, что ребятишками: грязными, оборванными и голодными. По многу месяцев не белено. Стены чёрные от копоти. Дымящиеся из всех щелей печки, промёрзшие углы, потому что толком нечем натопить: нет ни дров, ни угля. Близлежащие заборы и сараюшки давно порублены на жалкое в условиях суровой забайкальской зимы топливо.
В условиях беспредела ценовой политики труженики полей и ферм стали самой низкооплачиваемой категорией работников. А, по сути, крестьянин «живых» денег не видит, обходясь натуроплатой со стороны хозяйства. Но доходы-то хозяйства зависят от того, как и что оно смогло произвести и как продать. Натуроплата — сено, комбикорма, дроблёнка, хлеб с местной деревенской пекарни — стала наибольшим проявлением формы соединения личного заработка и конечного произведенного работником продукта. И всё бы ничего, да слишком низки сегодня закупочные цены на сельхозпродукцию. Тревожно на душе. Шерсть стоит меньше пакли, а молоко уступает минеральной воде. При частной собственности люди сильно разобщены. Нет ни сплочённости, ни уверенности. Психика не выдерживает. Мужик, подавленный безысходностью, ищет успокоение в стакане. На деревне через двор — в любое время суток спирта нальют. Сельские коммерсанты-спиртоторговцы, словно некая «пятая колонна», спаивая своих земляков, обеспечивают деградацию нации. Призывники в армию из сельской местности всё чаще страдают болезнями — от олигофрении до недостаточности веса. Многие физические недостатки в здоровье молодёжи заложены ещё в родителях. Чем питаются сельские женщины, не имеющие ни работы, ни живности во дворе? Во что одеваются? Чем лечатся и как? И всегда ли будущей маме удаётся попасть из отдалённой деревни в райцентр на приём к гинекологу?..
В обиход вошло новое, ранее чуждое советскому строю, понятие безработный. 20-25-летние ребята — тунеядцы-лодыри-иждивенцы — становятся нормой для демократической России. Следствием этому — всплеск преступности. Самый большой процент в ней занимает воровство, бытовое воровство, когда тащат всё подряд… И что плохо лежит, и что лежит под замком, который сбить или взломать не представляет для будущих уркаганов особого труда.
— Безработных становится всё больше, — отвечал как-то Василий одному из пассажиров, вышедшему на перрон купить зелени, на вопрос: как тут жизнь? Пассажир уже в годах, но не фронтовик. По годам не вышел. По его словам, труженик тыла. Точил мальчишкой снарядные гильзы на одном из Уральских оборонных заводов. — Колхоз, где я работал механизатором, развалился. На железной дороге, где пристраиваются селяне из близлежащих деревень, частые сокращения идут. И к городу люди не пристали, как говорится, и от грядок огородных поотвыкли. Воруют, сдают на цветной металл, что под руку попадется. Не осталось ни меди, ни алюминия. На ферме доярки не оставляют подойников. Так и носят их туда-сюда. На дойку — с дойки… Так что, как говорится, советская власть не давала пропасть. А теперь что творится?
— Да, дела. У нас на западе тоже бардака хватает. Еду вот погостить на Дальний Восток к дочке. Погляжу, как там живут, хотя дочка пишет, что предприятия съедает приватизация. Наживаются ловкачи и прохиндеи. Работягам достаётся кукиш без масла. Так что хорошего везде мало. На железной дороге, видно, тоже нелады. С опозданием, видишь, едем. Почти на полтора часа. Часто поезда опаздывают-то?
— Часто. Особенно летом. А раньше, помните, часы проверяли по гудку паровоза. В 45-м такую массу войск перебросили с запада на восток к началу войны с Японией. И ни одного сбоя на железной дороге!
— Как же? Конечно, помню! Что и говорить, — согласился пассажир. — Остаётся только вспоминать.
Из динамика раздался голос дежурного
