Марш на рассвете - Александр Семенович Буртынский

class="p1">— Что это у вас во взводе творится? Один на посту заснул, другой в самоволке околачивается? Делаю вам замечание. И не смотрите на меня, как купринский поручик на Сливу. У меня другая фамилия.

Он ушел, оставив в душе Елкина мутный осадок. «В конце концов, — негодовал он, — глупо ставить эти промахи в вину человеку, только принявшему взвод! Все равно как если бы судить старшину, принявшего каптерку с недостачей». Все это пришло в голову позже и выглядело не очень убедительно.

Обернувшись, он увидел Кандиди, проверявшего в пирамиде оружие. Показалось, помкомвзвода усмехнулся.

«Все слышал. И радуется, что ли?» От этой мысли защемило сердце.

3

Неделя минула без особых перемен. Дни шли, похожие один на другой. Подъем, учения, поверка…

Ужинали в каменном амбаре, переделанном под столовку. Две вольнонаемные официантки, дебелые, в косыночках, шустро бегали по настланным коврам, разносили ужин. Ветров дежурил по штабу, на его место подсела Лида. Ела нехотя, поглядывая на ребят. Валерий, взбудораженный, весь какой-то просветленный, тыча вилкой невпопад, помахивал письмом из Хабаровска от дружков-геологов. Такая радость — где-то в горных пластах Алдана взяли наконец редкую пробу, явный признак залежей никеля, бария, лития.

— Представляете, тридцать процентов вкрапления. Это же черт знает что!

Елкин и Лида кивали, хотя представить не могли. Елкин даже подумал, что тридцать процентов — это плохо, но потом по сиявшим глазам Валерия понял, что ошибся. И устыдился.

— И все-таки они мне завидуют, чертушки! — не унимался Валерий. — Мне, рядовому коллектору, прорвавшему бронь военкомата. Да… Надо будет сегодня же ответить… Мое место — не занято. Берегут. Дружок мой там, один за двоих тянет.

«Место берегут, — подумал Елкин. — Значит, после войны Валера опять в рядовые, таскать мешок с камнями». Но тут же фантазия его сладко метнулась в сторону, в гущу праздничного Киева. И он представил себя в новеньком кителе с орденом, небрежно шагающим по Подолу. Девчонки его двора замерли, выглядывая из подъездов. А в соседнем окне Юлькины глаза, огромные, как бы отодвигающие лицо. Юлька — изменщица, пусть теперь выкусит. Он даже не заметит ее, кивнет с холодной вежливостью…

— Нет, мы вот что сделаем. Поздравим их от всей роты. А? С творческой победой. Надо будет Бляхина подключить, он у нас по этой части мастак. Любит ораторствовать, бывший председатель.

Вышли вместе. Светила луна — полная, в морозной дымке. Валерий взглянул на Сеньку с Лидой.

— Пожалуй, сейчас и пойду. Сварганим агитпривет!

— Ты что! Спешишь оставить?

— Да, да, — сказала Лидочка, — вот еще! Давайте в бар сходим, к мосту. У меня злотые есть.

Валерий словно очнулся, поднял брови. Кажется, они не поняли друг друга. Елкин покраснел.

— Пока, — обронил Валерка.

Оставшись вдвоем, пошли по тропке между елей. Улица за оградой была пустынна, поток беженцев иссякал. «Сейчас она спросит, — загадал Елкин, — отчего Валерий ушел? А я отвечу: тебе неприятно, могу уйти».

Вот так они уже второй вечер бродили по сосновому поместью. Лида обожала умные разговоры. Но порой на нее внезапно нападала какая-то рассеянность. Потом Лида уходила. Наверное, к своему зазнобе-штабнику. Елкину вдруг с досадой подумалось, что она водит его просто напоказ, точно набивает цену.

— Чего мрачный? — спросила Лида.

— Так.

— Тебе со мной скучно?

— Нет, что ты, — сказал он. — Наоборот, люблю солидарность. — Он глянул на часы. — Тебе — на свидание, а пока — время убиваем: всякое деяние благо.

— Это тоже из книжки?

— Из библии… Между нами, я ведь духовную семинарию кончил, — сказал он заговорщицким тоном, глядя в ее испуганные глаза. — Война — год за три. Вернусь, стану архимандритом, все грехи тебе отпущу.

У нее знакомо поджались губы.

— Иногда ты такой умный, а другой раз… — И торопливо спросила: — Правда, много читал?

— Глотал. Прямо по-глупому. На уроке — читаю, ем — читаю. Ночью включу свет — и до утра.

— Гм, а я, бывало, — улыбнулась Лида. — В больнице на дежурстве возьму от нечего делать роман, раскрою и — сплю.

Рассмеялись.

Справа донесся стук кинодвижка, грохочущая музыка. Фильмы крутили через день для всей формировки. Меж деревьев, над шевелящейся массой солдатских шапок парусила простыня — экран. Развалины, тени. Чей-то девичий голос выкрикивал:

«Мама! Я вернусь, мамочка!»

— «Солдатка» идет. Три раза смотрела. — И, отвернувшись, с вызовом сказала: — Не думай, я не лентяйка. Просто уставала. С детства без отца, мать хворая. Я и хозяйка, и сиделка, и уборщица. Все гуляют с парнями, а я…

— Ничего, теперь наверстаешь…

— Перестань! — вздохнув, махнула рукой. — В общем, досталось. — И умолкла, точно обиделась запоздало.

— Я понимаю… — участливо откликнулся он. — Хотя жили мы хорошо, отец предриком был. А мать…

Вдруг представил мать, смуглую, хрупкую, словно куколка, вечно колдующую у плитки с «Домоводством» под мышкой. Все старалась угодить отцу и сыну. Но отец, к величайшему ее огорчению, позабыв о пирогах, укатывал в командировку на предриковской эмке, а Сенька, схватив кусок, бежал к Вадиму — с ночевкой. И она добиралась за ним через весь Подол, умоляла вернуться: «Какой ужас! Спать во дворе, под тонким одеялом! Верный грипп!» А он, стыдясь опеки, грубил ей, взрывался… Интересно, какая она сейчас? Постарела…

— Два года у соседей под полом жила. А то — в душегубку…

— Бедненький, — она прильнула к нему.

— Ладно, — сказал он, — оставь. Люди кругом.

Лида притихла.

— Она у меня совсем беспомощная, — сказал он с какой-то непривычной нежностью в голосе. — Даже эвакуироваться не смогла, все ждала — отец заедет… Жив буду — куда направят, к себе возьму.

— Конечно, — эхом отозвалась Лида. — Женишься. Детей будет нянчить. У тебя ведь… есть? Ну, невеста?..

Он улыбнулся:

— Была. В школе.

— А сейчас где?

— Не знаю. Учится, наверное. Врачом мечтала…

— Ишь, все ученые, — усмехнулась она, — а я дура-а… Школу бросила… Могла б вытянуть. Как-нибудь. Сейчас бы работала в госпитале… — И поспешно добавила: — Мне и сестрой неплохо, медаль дали. Но ученым уважения больше.

За легким ее смешком плеснулась горечь. Он вдруг представил, как через полчаса она робко протиснется к своему… в штабную комнатуху, пахнущую копиркой и сапогами. Там кроме стола с бумагами, наверное, стоит диван, замусоленный. Днем люди сидят.

Сказал с неожиданной злостью:

— Сама себя уважай. Тогда и другие оценят, независимо от диплома!

Она слегка отпрянула. Зелено блеснули глаза.

— П-перестань, — выдохнула. — Противно!

Некоторое время шли молча по искристой от фонарей тропке.

— Что ж, так и не пишет тебе? — спросила Лида. — Ну, она!

— Разошлись, как в море корабли. Дружок отбил.

— И ты уступил?

— Что она — вещь?.. Он был старше, интересней.

Елкин усмехнулся. И вдруг замер. Сквозь ограду на экран смотрели глаза. Темные, под козырьком шляпы. Сенька шагнул, взгляды их