Обскура - Режи Дескотт

А не говорила ли она случайно Анжу о каком-то знакомом художнике незадолго до смерти?.. Надо будет при случае расспросить мальчика.

Все эти заключения возникали в его мозгу совершенно естественным, самопроизвольным образом. Однако неожиданная способность их выстраивать и складывать в единую картину взволновала Жана, причем сильно, так как по логике фактов выходило, что могут быть и новые жертвы, новые попытки создать идеальный «шедевр», который полностью удовлетворит автора и будет предъявлен миру во всей полноте. Ибо дело идет, судя по всему, к будущей выставке — некоем «Салоне отвергнутых» в жанре макабр.

Но если Жан — единственный, кому приходят в голову такие мысли, опровергающие официальную полицейскую версию «обычного убийства», то ему будет нелегко вынести этот груз в одиночку.

Пока он размышлял, Сибилла уже давно заснула. Никакие проблемы в театре не могли нарушить ее сон. Волосы ее рассыпались по подушке, рот был слегка приоткрыт. Так же крепко она обычно спала, когда он читал при трех свечах, горевших в небольшом подсвечнике. Этот свет Сибилле не мешал, а ему позволял иногда смотреть на нее — и каждый раз он удивлялся ее безмятежному виду. Лицо ее было совсем детским.

Но, конечно, она расстроена провалом пьесы — ее первого настоящего шанса выйти на большую парижскую сцену. Это грозило перейти в длительный неуспех. Ее разочарование, должно быть, огромно. Жан это понимал, хотя сам всегда относился к ее стремлению сделать актерскую карьеру не слишком серьезно, даже слегка снисходительно. Хотя задатки у Сибиллы были вполне благоприятными для того, чтобы вырастить из них настоящий талант.

Когда настало утро, Жан решил зайти в полицию перед тем, как идти на работу. Берто говорил ему о некоем комиссаре Лувье, которому поручено было вести дело об убийстве «купальщицы».

Мрачное здание сыскной полиции на острове Ситэ производило впечатление казармы. После долгого ожидания Жан встретился с комиссаром Лувье, который, судя по виду, согласился принять его с большой неохотой. Этот человек, чье лицо обрамляли внушительных размеров бакенбарды, выслушал его довольно рассеянно и даже бросил на него подозрительный взгляд, когда он упомянул о возможной связи между убийствами Полины Мопен и Анриетты Менар. По мнению комиссара, между двумя жертвами было мало общего: одна — проститутка с официальным «желтым билетом», другая — «любительница», одной семнадцать лет, другой двадцать четыре года. Что же касается трупа в Экс-ан-Провансе, то частное письмо в качестве доказательства значило не больше, чем обычный клочок бумаги.

Затем Лувье разразился целой тирадой, обличающей проституцию — неизбежное зло для такого большого города, как Париж, наряду со сточными канавами, клоаками и грудами мусора. Подтекст, очевидно, был такой: никто не собирается тратить слишком много сил на то, чтобы найти убийцу. Очернить жертву — хороший прием для оправдания собственной некомпетентности… А когда Жан осмелился высказать предположение, что будут и новые жертвы, полицейский просто расхохотался и посоветовал ему лучше заниматься лечением больных.

Под его высокомерным взглядом Жану ничего не оставалось, как оставить при себе все свои подозрения и, проглотив обиду, удалиться. Под конец Лувье даже снизошел до того, чтобы поблагодарить его за визит, хотя в его интонации сквозила ирония. И в самом деле, кто такой доктор Корбель, чтобы вмешиваться в работу полиции? Какими титулами и предыдущими заслугами он может похвастаться, чтобы оправдать подобный демарш? И разве его интуиции, подсказывающей ему совершенно неправдоподобные версии, достаточно, чтобы давать указания профессионалам? Все эти вопросы явственно читались во взгляде полицейского, когда он провожал Жана к выходу.

Но Жан не переставал напряженно думать обо всем случившемся, и даже привычный поток пациентов, один за другим жалующихся ему на свои хвори, не мог его отвлечь. Манеры комиссара и его почти нескрываемое убеждение, что Жан суется не в свое дело, не могли не уязвить молодого медика. Равнодушие к несчастным жертвам возмущало его до глубины души.

Берто также не мог сказать ничего нового по поводу расследования, лишь подчеркивая полное отсутствие мотивов. Но почему обязательно нужно было рассматривать это убийство именно под таким углом зрения? Да, отсутствие классических мотивов было налицо. Смерть Анриетты Менар не была следствием жажды наживы, похоти или ревности — тех побуждений, с которыми привыкли иметь дело господа из сыскной полиции.

Но та «неживая картина», частью которой стало ее мертвое тело, — не была ли она создана под влиянием совершенно других мотивов, тех, что превосходят понимание полицейских, лишенных воображения, и тем не менее существуют? Такие мотивы наводят на мысль о необычном убийце, далеком от обычных страстей и того, что принято называть «нормальностью» в медицинском смысле слова. Существе такого типа, о существовании которого комиссар Лувье, закосневший в своей самоуверенности, даже не подозревает…

Все эти размышления теснились в голове Жана целый день, отвлекая от повседневных забот.

Пациенты шли один за другим. При всем разнообразии их историй, взглядов, манеры себя держать, роста, комплекций, запахов, всех этих людей, которые видели в нем последнюю надежду, объединяли страх и покорность судьбе. Они похожи были на раненых животных. «У вас такой доброжелательный взгляд! — как-то сказала ему одна из пациенток, больная туберкулезом. — Это большая редкость в вашем возрасте!» Комплимент заставил его улыбнуться. Но в глубине души он и сам опасался, что с годами изменится не в лучшую сторону.

Но, во всяком случае, до этого было еще далеко.

К концу дня, когда мысленные рассуждения Жана текли словно бы сами по себе, не мешая ему осматривать больных, выписывать рецепты и давать рекомендации, он пришел к следующему выводу: поскольку это преступление не вызвано каким-либо из обычных мотивов, а преступник, судя по всему, далек от психической нормальности, почему бы не поговорить об этом со специалистом по душевным расстройствам, с врачом, чьи пациенты ведут себя не так, как все остальные? Человек, который общается с подобными людьми по восемь часов в сутки, наверняка сможет дать ему какие-то объяснения.

На площади Пале-Ройяль Жан поднялся на второй этаж битком набитого омнибуса, следующего в Пасси. Как и во время своей недавней поездки в Отей, Жан направлялся к западной оконечности города, в котором родился и вырос и который прекрасно знал.

Он родился во времена Второй империи, в 1857 году. Ему довелось пережить и суровый период осады Парижа в 1870 году, и переход к Третьей республике, и ужасы Коммуны — на улицах лежало множество неубранных трупов, и это зрелище навсегда запечатлелось в его памяти. На его глазах происходила последующая модернизация города, возникали новые бульвары и улицы, широкие, как реки, разрушались сотни старых домов и возводились здания нового типа, из обтесанных камней, с цинковыми или сланцевыми кровлями. Все материалы, необходимые для строительства, перевозили по Сене баржи, все более увеличивающиеся в размерах и многочисленные. Он видел, как изменяется уличное освещение — появляются сначала газовые фонари, потом электрические. Он видел, как город заполняется потоками людей — появление железной дороги облегчило им передвижение, — стекающимися со всех концов страны и даже из соседних стран, таких как Италия и Испания; одни приезжали в поисках богатства, другие, более здравомыслящие, — всего лишь в поисках ежедневного пропитания. По мере того как мужчины, женщины и дети прибывали, город постепенно поглощал их, растворял в себе: каждый из приезжих в меру своих сил участвовал в преображении столицы, требующей так много рабочих рук, так много специалистов разных профессий. Каждый год она не только принимала, но и отторгала какое-то их количество — главным образом больных, чье здоровье не выдерживало слишком тяжелых условий жизни в темных переполненных конурках, куда не проникали солнце и воздух, и скудного питания, совершенно недостаточного для выполнения тяжелой работы. Однако тысячи этих анонимных трагедий не мешали городу расширяться, населению — увеличиваться, а городским огням — сиять еще ярче.

Глава 15

Жерар не преувеличивал — клиника доктора Бланша действительно была пристанищем аристократов и богатых буржуа. За решетчатой оградой, окружавшей дом номер «17» по улице Бертон в Пасси, расстилался парк площадью пять гектаров, под небольшим уклоном спускавшийся к берегу Сены. В ожидании своего друга, которого ушел искать привратник, Жан рассеянно наблюдал за несколькими элегантно одетыми людьми, прогуливающимися по тенистым аллеям парка. Вскоре он заметил, что всех их на некотором расстоянии сопровождают санитары. Но в целом ничто здесь не напоминало психиатрическую клинику в том классическом виде, в каком она обычно представляется большинству людей. То ли безумие в высших слоях общества было не столь ярко выражено, как в остальных, то ли у доктора Бланша были какие-то свои особые методы. Впрочем, главную роль наверняка играли денежные средства: пребывание здесь обходилось раз в десять дороже, чем в Бисетре, Сент-Анн или Сальпетриере. В этих заведениях нищета и убожество сразу же бросались в глаза. Здесь же, во всяком случае на первый взгляд, все выглядело куда более изысканно. Даже в случаях психических расстройств или полной потери рассудка богатые оставались в более благоприятном положении, чем бедные, — деньги по-прежнему играли свою дискриминирующую роль.