ОМУ - Герман Мелвилл

Прежде чем покинуть Таити, я полюбопытствовал посетить этот бедный старый корабль, выброшенный на берег чужой земли. Какое волнение охватило меня, когда я увидел на его корме название городка на реке Гудзон! Он пришел сюда с благородного потока, на берегах которого я родился, в водах которого купался сотни раз. На какое-то мгновение пальмы и вязы, пироги и ялики, церковные шпили и стволы бамбука — все смешалось в одно видение настоящего и прошлого.

Но вернемся к «Джульеточке».

Наконец-то исполнилось желание большинства матросов, и ее ржавый маленький якорь запутался в коралловых рощах на дне бухты Папеэте. Это произошло дней через сорок с лишним после того, как мы покинули Маркизские острова.

Паруса не были еще убраны, как к борту подошла шлюпка с нашим почтенным другом, консулом Уилсоном.

— Как же это так, как же это так, мистер Джермин? — начал он с самым свирепым видом, едва ступив на палубу. — Почему вы вошли без распоряжений?

— Вы не приехали к нам, как обещали, сэр; и нечего было болтаться дальше, когда на судне некому работать, — последовал резкий ответ.

— Так эти чертовы негодяи упорствуют, а? Чудесно, я задам им жару, — и с неожиданным бесстрашием он окинул взглядом хмурые лица матросов. Дело тут, конечно, было в том, что теперь он чувствовал себя в большей безопасности, чем тогда, когда находился по ту сторону рифов.

— Соберите мятежников на шканцах, — продолжал Уилсон. — Гоните их на корму, сэр, больных и здоровых. Я кое-что скажу им.

— Итак, матросы, — обратился он к нам, — вы думаете, как я вижу, что добились своего. Вы хотели, чтобы судно вошло в гавань, вот оно и вошло. Капитан Гай на берегу, и вам туда же захотелось. Но насчет этого еще посмотрим… Я вас горько разочарую. — Так он доподлинно выразился. — Мистер Джермин, вызовите тех, кто не отказывался выполнять свои обязанности, и пусть они отойдут на штирборт.

После этого был составлен список «мятежников», как заблагорассудилось консулу назвать остальных. В их число попали и мы с доктором, хотя мой ученый друг вышел вперед и решительно потребовал восстановления в должности, которую он занимал, когда судно покинуло Сидней. А за меня вступился старший помощник, всегда относившийся ко мне дружелюбно; он рассказал об услуге, оказанной мною в позапрошлую ночь, а также о том, как я вел себя, когда он объявил о намерении войти в гавань. Сам же я упорно настаивал, что по смыслу заключенного мною с капитаном Гаем договора время моего пребывания на судне истекло — ибо по той или иной причине, но кампания была фактически окончена — и требовал расчета.

Но Уилсон ничего не желал слышать. Обратив, однако, внимание на то, как я себя держал, он спросил мою фамилию и национальность, а затем заметил с ехидной усмешкой:

— А, понимаю, вы тот самый парень, что написал «раунд-робин»? Уж о вас-то, милый юноша, я позабочусь как следует… отойдите, сэр.

Беднягу Долговязого Духа он обозвал «сиднейским живоглотом»; что он хотел выразить этим благозвучным прозвищем, я, впрочем, при всем желании объяснить не могу. В ответ доктор высказал ему все, что он о нем думал, и консул в бешенстве приказал ему придержать язык, не то он немедленно распорядится привязать его к мачте и выпороть. Обоим нам ничто не могло помочь — о нас судили по той компании, в которой мы находились.

Затем консул отослал всех на бак, ни словом не обмолвившись о своих дальнейших намерениях по отношению к нам.

Поговорив со старшим помощником, он покинул «Джулию» и направился на французский фрегат, стоявший на расстоянии одного кабельтова. Мы стали догадываться о его планах и при создавшемся положении обрадовались им. Через день-два французский военный корабль должен был уйти в Вальпараисо, обычное место встреч английских тихоокеанских эскадр; несомненно, Уилсон собирался перевезти непокорную команду на фрегат, чтобы тот доставил ее в Вальпараисо и передал в руки военно-морских властей. Если такое предположение окажется правильным, то, по мнению наших наиболее опытных товарищей, нас ожидает лишь не слишком приятное плавание на одном из кораблей ее величества и скорое освобождение по прибытии в Портсмут.

И вот мы принялись надевать на себя всю одежду, какую только могли — куртку поверх куртки и штаны поверх штанов, чтобы быть готовыми к отправке в тот самый момент, когда поступит распоряжение. На военных кораблях не разрешают держать ничего лишнего на палубе, а потому, если нас повезут на фрегат, сундуки с их содержимым придется оставить.

Через час первый катер с «Королевы Бланш» подошел к «Джулии», имея на борту восемнадцать или двадцать матросов, вооруженных тесаками и абордажными пистолетами, несколько офицеров, конечно при шпагах, и консула в официальной треуголке, у кого-то позаимствованной для такого случая. Шлюпка была выкрашена в «пиратский черный цвет», ее команда состояла из смуглолицых мрачных парней, а офицеры оказались необыкновенно свирепыми на вид французиками. Все было рассчитано на то, чтобы устрашать, для чего, несомненно, консул их и привез.

Нас снова собрали на корме и стали вызывать по одному; каждому торжественно напоминали, что ему предоставляется последняя возможность избежать наказания, а затем задавали вопрос, продолжает ли он отказываться от выполнения своих обязанностей. Ответ следовал мгновенно: «Да, сэр, отказываюсь». Кое-кто пускался было в пояснения, но Уилсон прерывал их и приказывал преступнику спуститься в катер. В большинстве случаев это распоряжение немедленно исполнялось, причем некоторые матросы принимались прыгать и скакать, как бы показывая, что они не только полностью сохранили свои физические силы, но и готовы подчиниться любым разумным требованиям.

Все больные, за исключением двух, отобранных для отправки на берег, открыто заявили о своей решимости никогда больше не дотрагиваться до снастей «Джулии», если бы даже они сразу совершенно поправились, и последовали за нами в катер. Они были в прекрасном настроении, в столь прекрасном, что кем-то было высказано сомнение, так ли уж они больны, как утверждают.

Купора выкликнули последним; мы не слышали его ответа, но он остался. О маори никто не вспомнил.

Как только мы отвалили от судна, раздалось троекратное громкое ура, за что Жулик Джек и другие получили строгий нагоняй от консула.

— Прощай, «Джульеточка», — воскликнул Адмиралтейский Боб, когда мы огибали нос нашего судна.

— Не свались за борт, Каболка, — сказал кто-то несчастному сухопутному растяпе, который вместе с Ваймонту, Датчанином и другими, оставшимися на судне, смотрел на нас с бака.