Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие - Эльга Лындина

Не стану утверждать, что все это впрямую тогда касалось жизни штукатура Нины Руслановой. Но, судя по всему, не обошло ее стороной. Время надежд, атмосфера его, его ожидания так или иначе соприкасаются с каждой судьбой. Думаю, что стойкий, постоянный интерес к людям, темперамент Нины Руслановой вряд ли позволяли ей существовать на духовной обочине. Словом, она начала решительно и серьезно готовиться к поступлению в театральный институт. Начала… с покупки туфель на модной «шпильке»: по мнению Нины, на низком каблуке актрисе ходить негоже. Была подготовлена программа, положенная абитуриентам. С этим она отправилась на экзамены. «Шпильки» не помогли – первая попытка окончилась неудачей. Однако не лишив Нину надежды.

В ту пору у нее были свои кумиры. Иногда это позволяет как бы заново увидеть устремленность будущей звезды. Людмила Гурченко, актриса, танцовщица, певица, в одном из интервью назвала знаменитую американскую киноактрису Джанет Макдональд любимой артисткой в годы своего детства. Макдональд покорила ее блистательным вокалом, пластикой и мощным темпераментом… Русланова была увлечена и надолго осталась верна советским актрисам Фаине Раневской и Людмиле Целиковской. По ее словам, она никогда не была киноманом. Не собирала фотографий актеров и не писала им письма – признания в любви. Просто любила…

Целиковская дарила ей радость. В старых довоенных фильмах она являлась зрителям, юная, хорошенькая, беззаботная. Пела милые песенки о любви. Обещала безоблачное счастье, которое, в конце концов, настигало ее героинь. Целиковская уводила от трудных будней (а их Нины Руслановой хватало), уводила от горестей и от реальных проблем, что иногда бывает так необходимо…

Любовь к Раневской росла у Руслановой долгие годы. Мастерство, талант, ирония и самоирония уникальной актрисы Нина осознала позже, способная профессионально их оценить. В молодости обожала юмор Раневской, добрый и печальный, что было ей особенно близко.

Потом, уже в Москве, Нина познакомилась с Раневской. Наверное, приложив некие усилия, могла бы продолжить общение. Но не стала приближаться – в этом черта ее независимого нрава, нежелание обременять собою других, себя другим навязывая.

Русланова может быть резкой, неуемной, случается – яростной, но только не ради того, чтобы подчеркнуть собственную значимость. Когда заходит речь о лучших ее работах, страстных и талантливых, она тушуется, настаивает на том, что не ее это заслуга, а режиссера, сценариста, партнера. И в этом ни грана позы, актерского кокетства, желания еще и еще раз услышать комплименты в свой адрес. Кстати, Раневская после спектаклей, приносивших ей огромный успех, вполне искренне страдала: «Сегодня я играла ужасно!»

– Когда я смотрела на Раневскую, сама уже став актрисой, я все время думала: Господи, как это у нее все так получается? – вспоминает Русланова. – Как?! Не знаю… Вот хочу так же сделать, а не могу! И это «не могу» просто разрывает меня.

Я – профессиональная артистка. Обычно хорошо вижу, понимаю, как работают мои коллеги, всю их тайную механику чую. А у Раневской – вот не вижу, не знаю, как это вышло.

…И снова обратимся в прошлое: вторая попытка поступить в театральный институт увенчалась успехом. Нину принял на свой курс опытный педагог Трофим Карпович Ольховский, запомнивший Русланову еще во время экзаменов. «Увидел меня и взял…Увидел, наверное, как я рвусь в институт, пожалел, стал со мной заниматься…» Но вряд ли она права. Вернее другое: Ольховский сразу разглядел, прочувствовал в диковатой новобранке незаурядный талант. Отстоял Нину, когда на первом курсе после показа ее хотели отчислить по причине «профессиональной непригодности». Не только отстоял, но дал ей к следующему показу два отрывка, очень разных: Хиврю из пьесы классика украинской драматургии Марка Кропивницкого «Чумаки» и Марию Сергеевну из пьесы Леонида Леонова «Золотая карета», немолодую, умудренную опытом и жестокими утратами женщину. На показе отрывки шли один за другим. Пока на сцене переставляли декорации, Нина, вылетев за кулисы, переодевалась и выходила на сцену уже не только в другом костюме, но и в совершенно ином душевном состоянии. После этого показа ее позиции в институте укрепились. Казалось бы, все о’кей… Но не для Руслановой: ей стало тесно в провинциальном вузе. Манила Москва. Конкретно – Театральное училище имени Щукина. «Щука» в ту пору гремела. Только что ее выпускники стали основой преобразованной труппы Театра на Таганке, перенеся на эту сцену свой дипломный спектакль «Добрый человек из Сезуана», ставший во многом поворотным для театра того времени. Выпускники Щукинского училища снимались в кино, страна знала их: Михаил Ульянов, Татьяна Самойлова, Юрий Яковлев, Андрей Миронов, Александр Ширвиндт… О педагогах училища рассказывали легенды… И Нина Русланова, озаботившись добрым напутствием Ольховского, рванула в Москву.

Где ей было знать, что первым делом педагоги ужаснутся ее южному говору. Харьков – русский город, насильственно присоединенный к Украине после революции. Язык там русский, но отчасти изуродованный, со своими диалектными проблемами. Но даже этот странный говор не смутил замечательных мастеров, Веру Константиновну Львову и Леонида Моисеевича Шихматова, учеников Вахтангова, принявших Нину Русланову на свой курс. Ее яркий талант заставлял их верить.

Курс был отменный – Леонид Филатов, Александр Кайдановский, Владимир Качан, Борис Галкин, будущий актер и режиссер Иван Дыховичный. Нина оказалась в прекрасной атмосфере: сильные и способные сокурсники в творческих вузах, как правило, создают особое напряженное поле. Нина Ивановна говорит, что поначалу тянулась за ребятами, как бы вставая на цыпочки.

Естественно, жилось ей трудно. Стипендия в театральных институтах была мизерной. Русланова подрабатывала ночными дежурствами на станции «Скорой помощи», благо станция находилась рядом с общежитием. Там насмотрелась на великое множество людских бед, столкнулась с сотнями разных характеров. Видела уходящих из жизни, брошенных близкими стариков. Видела тех, кто обезумел в ненависти к другим. Встречала одиноких, безнадежно тянущихся к чужому теплу… Перед ней открывались исполненные боли страницы быта и бытия.

В Москву довольно часто приезжал Ольховский – проведать Нину. «Переживал, все опасался за меня, – говорит Русланова. – У меня ведь смолоду не очень легкий характер. А что? Характер и должен быть Характером! Но Трофим Карпович боялся, что я могу кому-то что-то не так сказать, нагрубить и меня осудят, не поймут… Он-то знал, что резкость моя от трудной жизни, от среды, в которой я выросла. Оберегал меня. Позже меня так же оберегала Вера Константиновна Львова. Мне вообще везло на хороших людей».