Тюфяк - Алексей Писемский

- Сестрица, прекраснейшая из всех сестриц! - говорил Масуров, целуя ее руку. - Ужасно как я люблю целовать ваши ручки. Что это какие вы бледные? Не опять ли истерика?

- Нет, я пешком пришла... устала. Кто у вас?

- Никого нет, всё свои.

- Кто же?

- Один только Бахтиаров.

Юлия вздрогнула, но, впрочем, встала и пошла в залу, где ее встретила хозяйка.

- Вот как я вам скоро отплатила визит - даже пешком пришла. Павел уехал, но мне хотелось пройтись.

Войдя в гостиную, Юлия небрежно кивнула головой Бахтиарову и села на диван. Михайло Николаич не замедлил усесться близ нее.

- Помните, сестрица, как я вас снегом-то оттирал, - начал он. - Вы такие были тогда хорошенькие, что просто ужас...

- А теперь что же? - спросила Юлия.

- А теперь еще лучше - честное слово! Знаете что, сестрица, признаться вам? - продолжал Масуров.

- В чем признаться?

- Я в вас влюблен.

- Право? Отчего же вы давно мне этого не скажете? Бедненький! Мне вас очень жаль.

- А вы, я думаю, кузина, меня терпеть не можете?

- Напротив; вы сами у нас никогда не бываете.

Юлия Владимировна любезничала с Масуровым для того, чтобы досадить Бахтиарову, но, к вящему ее мучению, заметила, что тот почти не обращает на нее внимания и разговаривает вполголоса с Лизаветой Васильевной. Ей очень хотелось к ним прислушаться. Но голос Михайла Николаича заглушал все их слова.

Юлия справедливо желала послушать разговор Бахтиарова с Лизаветой Васильевной, который был весьма многозначителен.

- Я не мог исполнить своего слова и не видеть вас, - говорил вполголоса и с чувством Бахтиаров.

- Вы, верно, приехали к мужу, - отвечала тоже вполголоса Масурова.

- Нет, я приехал вас видеть.

- Merci.

- Позвольте мне опять бывать у вас, видеть вас хоть ненадолго, хоть на минуту.

- Как вы смешны, Бахтиаров!

- Чем же?

- Тем, что - говорите теперь...

Бахтиаров насупился. В это время на него взглянула Бешметева.

- Monsieur Бахтиаров, есть с вами лошадь? - спросила она.

- Есть, - отвечал тот.

- Довезите меня до дому - я пешком.

Бахтиаров несколько минут думал.

- С большим удовольствием, - отвечал он и отошел от Лизаветы Васильевны.

Здесь я должен заметить, что Юлия решилась на опасную и не весьма приличную поездку с Бахтиаровым с целью досадить Лизавете Васильевне. Тот, с своей стороны, согласился на это с удовольствием, имея в виду окончательно возбудить ревность в Масуровой.

После вышеописанной сцены всем сделалось как-то неловко: Лизавета Васильевна потупилась; Бахтиаров сел поодаль и продолжал по временам взглядывать на нее. Юлия была в тревожном состоянии и едва могла выслушивать любезности Масурова, который уверял ее, что он никому в мире так не завидует, как Павлу. Через четверть часа Юлия уехала вместе с Бахтиаровым. Масуров очень просил было взять его с собою и позволить ему встать на запятки; но запятки были заняты лакеем. М-me Бешметева села в экипаж, почти не помня себя от ревности. В противном случае, как я уже и прежде успел заметить, она никак бы не позволила себе сделать подобного неосторожного поступка.

- И после этого вы скажете, что у вас ничего нет с Масуровой? - сказала она, схватив своего обожателя за руку и крепко сжав ее.

- Что же такое у меня с ней?

- Как что? Зачем ты сегодня к ним приехал?

- Так, от нечего делать.

- Послушай, зачем ты меня обманываешь? Если не любишь, скажи мне прямо. Что у тебя за желание терзать и мучить бедную женщину, которая тебя боготворит?

После этих слов Юлия принялась потихоньку плакать.

- Перестаньте, Юлия; вы до безумия ревнивы, - говорил Бахтиаров. Пойдемте, мы приехали.

Бешметева опомнилась.

- Где мы? - спросила она, заметив, что это был не их дом.

- Выходите, madame, - говорил вышедший уже Бахтиаров.

- Что ты хочешь со мной делать? - почти вскрикнула Юлия. - Ни за что... ни за что в свете! Лучше умру, а не пойду!

Бахтиаров пожал плечами и захлопнул дверцы экипажа.

- К Бешметевым, - сказал он кучеру и, не поклонившись Юлии, ушел в дом.

XV

ПАВЕЛ ВСЕ УЗНАЛ

Лизавета Васильевна сделалась больна. Болезнь ее была, видно, слишком серьезна, потому что даже сам Михайло Николаич, который никогда почти не замечал того, что делается с женою, на этот раз заметил и, совершенно растерявшись, как полоумный, побежал бегом к лекарю, вытащил того из ванны и, едва дав ему одеться, привез к больной. Врач этот пользовался в городе огромной известностью. Он был человек еще не старых лет, был немного педант в своем ремесле, то есть любил потолковать о болезнях и о способах своего лечения, выражаясь по преимуществу на французском языке, с которым, впрочем, был не слишком знаком. Он щупал несколько секунд пульс больной, прикладывался ухом к ее груди и потом с очень серьезным лицом вышел в гостиную, где, увидев Масурова с слезами на глазах, сказал:

- У ней воспаление в легких.

- Что же, это опасно? - спросил Масуров.

- Как вам сказать? - каков будет исход болезни; но вот видите, я бы желал, главное, знать основную причину болезни. Позвольте мне с вами переговорить.

- Сделайте милость, - отвечал Масуров.

- Во-первых, я вам объясню, что воспаление в легких есть двоякое: или чисто чахоточное, вследствие худосочия, и в таком случае оно более опасно, но есть воспаление простое, которое условливается простудою, геморроидальною посылкою крови или даже часто каким-нибудь нравственным потрясением, и в этом случае оно более излечимо; но дело в том, что при частом повторении этих варварских воспалений может образоваться худосочие, то есть почти чахотка. Теперь позвольте вас спросить: супруга ваша золотушна?

На этот вопрос Михайло Николаич решительно ничего не мог отвечать.

- Не жаловалась ли она по крайней мере часто на грудную боль?

Михайло Николаич сказал, что жена больше жаловалась на головную боль.

Врач задумался.

- Не было ли у них прежде кашля, кровохаркания? - спросил он.

Михайло Николаич не знал и этого. Лизавета Васильевна никогда не говорила мужу о своих болезнях.

- Впрочем, я вам скажу, - продолжал доктор, - что способы лечения одинаковы, но мне хотелось бы основательнее узнать, потому что я поставляю себе за правило - золотушные субъекты, пораженные легочным воспалением, по исходе воспалительного периода излечивать радикально, то есть действовать против золотухи, исправлять самую почву.

Блеснув таким образом перед Масуровым медицинскими терминами, врач велел пустить больной кровь, поставить к левому боку шпанскую мушку и прописал какой-то рецепт.

Масуров всю ночь не спал, а поутру послал сказать Павлу, который тотчас же пришел к сестре. Михайло Николаич дня три сидел дома, хоть и видно было, что ему очень становилось скучно: он беспрестанно подходил к жене.

- Ну, ведь тебе лучше, Лиза? Ведь ты, по виду-то, ей-богу, совсем здорова. Хоть бы посидела, походила, а то все лежишь. Встань, душка: ведь лежать, ей-богу, хуже. Вот бы вышла в гостиную, посидела с братцем; а я бы съездил - мне ужасно нужно в одном месте побывать.

Лизавета Васильевна улыбалась.

- Да ты поезжай.

- Нет, душа моя, - я дал себе слово, покуда ты лежишь, ни шагу из дому. Павел Васильич, сделайте милость, сядемте в бостончик, я вас в две игры выучу, или вот что: давайте в штос - самая простая игра.

Павел не решался играть ни в бостончик, ни в банк, говоря, что он ненавидит карты. Михайло Николаич от скуки принялся было возиться с Костей на полу, но и это запретил приехавший доктор, говоря, что шум вреден для больной. Масурову сделалось невыносимо скучно, так что он вышел в гостиную и лег на диван. Павлу, который обыкновенно очень мало говорил с зятем, наконец сделалось жаль его; он вышел к нему.

- Каким образом сестра захворала? - спросил Бешметев.

- Должно быть, простудилась, - отвечал Масуров, - я уж это и не помню как; только была у нас вот ваша Юлия Владимировна да Бахтиаров, вечером сидели; только она их пошла провожать. У Юлии-то Владимировны лошади, что ли, не было, - только она поехала вместе с ним в одном экипаже.

- С кем? - спросил, вспыхнув, Павел.

- С Бахтиаровым; а Лиза вышла провожать их на крыльцо, да, я думаю, с час и стояла на улице-то. Я и кричал ей несколько раз: "Что ты, Лиза, стоишь? Простудишься". "Ничего, говорит, мне душно в комнате". А оттуда пришла такая бледная и тотчас же легла.

- А в котором часу Юлия уехала? - спросил Павел.

- Да очень еще рано - только что мы чай отпили, ну, ведь вы знаете, весна, время сырое. Я помню, раз в полку, в весеннюю ночь, правду сказать, по любовным делишкам, знаете... да такую горячку схватил, что просто ужас. Ах, черт возьми! Эта любовь! Да ведь ужас и женщины-то! Они в этом отношении отчаяннее нас - в огонь, кажется, полезут!

Павел на этот раз очень недолго оставался у сестры и скоро ушел домой.

Прошла неделя. Лизавете Васильевне сделалось лучше. Доктор объявил, что воспаление перехвачено. Услышав, что у ней уже с полгода есть небольшое кровохаркание, и прекратив, как он выражался, сильное воспаление, он хотел приняться лечить ее радикально против золотухи. Между тем Павел день ото дня делался задумчивее и худел, он даже ничем почти не занимался в присутствии, сидел, потупя голову и закрыв лицо руками. Его мучила ревность... страшная, мучительная ревность. Случайно сказанные слова Масуровым, что Юлия уехала от них в одном экипаже с Бахтиаровым, не выходили у него из головы. Через несколько дней борьбы с самим собою он, наконец, решился спросить об этом жену.