Пожилые записки - Игорь Губерман

И некто вроде главного редактора издательства, мне эту книгу заказавшего, зарезал намертво мой скудный, но усердный труд. За обилие, как тогда говорилось, неконтролируемых ассоциаций. Он даже к себе меня вызвал, оказавшись плюгавым «тощим евреем (я в те годы почему-то думал, что всё начальство – крупное и пышнотелое) с большими глазами, где вековечная еврейская грусть совмещалась с юркой современной блудливостью. Он сказал, что не позволит мне порочить нашу светлую реальность моими гнусными аллюзиями. Я тогда уже знал, что аллюзия – это просто намек, и наивно спросил, как же он догадался, на что я намекаю, за что с позором был изгнан из кабинета. И поступил я очень мудро: пошел в редакцию и украл свою книгу. Так изыскания о свойствах ума снова оказались у меня дома.

Вскоре я забыл о своем печальном труде, занялся иными глупостями и был отправлен на пять лет в Сибирь, чтобы проветрить свою шальную голову и охладить излишний пыл. Там я встретил очень много умудренных опытом людей (и в тюрьме, и в лагере, и в ссылке), так что возвратился весьма поумневшим. Правда, жена моя этот факт категорически отрицала и нетактично смеялась, когда кто-нибудь говорил, что я сделался заметно умней (а впрочем, кажется, я это сам и говорил).

Уже повеяли по всей стране весенние ветры, и в рассуждении какого-нибудь легкого заработка отыскал я свою куцую статейку и отдал в некий сборник – составлял его мой давний знакомый, очень хороший и очень мудрый человек.

Получил я вскоре рукопись обратно с дружеской интеллигентной надписью на полях: «Дорогой Игорь! Вас Сибирь ничуть не образумила, Вы написали не статью, а девятое письмо Чаадаева». Я был польщен такой хвалой и поехал к старику объясняться.

– Мне лень по вашей рукописи черкать карандашом, – сказал человек, умудренный жизнью, – давайте поступим просто и разумно. Вы меня знаете много лет, поэтому прочитайте сами и вычеркните всё, что может мне понравиться. Договорились?

И засмеялся своим мудрым опытным смехом. А я засмеялся – горьким и понимающим. Но пошел и всё повычеркивал. А за оставшиеся маленькие огрызки получил большой гонорар, ибо тогда писателям платили много именно за умолчание.

А в самый-самый разгар российской весны мы переехали жить в Израиль. Что было, как объяснили умные остающиеся, чистой и вопиющей глупостью. Потому что именно теперь, по их мнению, можно было жить, преуспевать и благоденствовать. Ибо на почве этой выше головы обложили нас за многие годы популярным российским удобрением, что ныне должно было помочь нашему росту и цветению. Но я таким соблазном пренебрег, а мудрецы, оставшиеся там, действительно махрово и кудряво распустились, дай им Бог удачи и здоровья в личной жизни.

Кто именно из нас поехал за свободой быть самим собой, кто – ради безопасности детей, а кто – за сочной колбасой, совсем не важно. Поскольку оказалось всё совсем иным – и свобода, и безопасность, и даже колбаса. Что тема несколько иная, хоть заметить интересно, что мечты всегда дурачат нас, а умных – в особенности.

И все-таки один вопрос меня тревожит до сих пор. Кто может мне ответить, почему нас наши жены держат за гораздо больших дураков, нежели мы есть на самом деле?

ДА, БЫЛИ ЛЮДИ В НАШЕ ВРЕМЯ

Главу эту, конечно, следует начать со слов моего давнего друга художника Миши Туровского. Он между своих пластических занятий написал еще целую книжку афоризмов и назвал ее – «Зуд мудрости». Я из этой книжки уже много всяких мыслей уворовал (и буду впредь), пряча украденное в сетку из размера и рифмы. И там была среди прочих одна очень точная мысль: «Оглянись на свою молодость – как она похорошела!»

А еще, садясь писать о прошлом, я вспомнил дивную фразу актрисы Раневской:

– Боже мой, какая я старая, – сказала она якобы однажды, – я еще застала приличных людей!

Этого я начисто сказать не могу о друзьях-приятелях своей забубённой юности. Разве что учились мы превосходно и сплошные были среди нас медалисты. Ну и что? А ничего, поскольку были шалопаи и балбесы. А когда мы институты позаканчивали, то и вовсе как с цепи сорвались. Вспоминать это приятно и печально. Будучи недавно в России, повидал я нескольких друзей тех лет. Но чувства мои выразил сполна один мой свойственник, я лучше тут прибегну к цитате. В возрасте за семьдесят он был разыскан и приглашен на встречу выпускников их школы. И пришел домой угрюмый, сразу сел за стол и только после первой рюмки водки удрученно произнес:

– Все постарели очень, а особенно – девочки. Неразрывно связана молодость (и все воспоминания о ней) – с любовными историями разной степени блаженства и томления. Но у меня и тут всплывает в памяти какая-то немыслимая чушь. Вот, например, однажды на родительскую дачу (в их отсутствие, конечно) закатились мы большой компанией. И я даже отлично знал, которая из девушек уже со мной готова к благосклонности, а потому и пропустил момент, когда напился. И уснул бездумно и блаженно в стороне от пира и гомона. А пробудился – надо мной стоял мой близкий друг и покаянно говорил:

– Прости, Губерман, так получилось.

Я не долго оставался безутешен, лишь обидно было, когда много еще лет спустя мои приятели (друг другу на ногу, к примеру, наступив нечаянно) произносили голосом елейным: «Прости, Губерман, так получилось».

А поскольку без историй о могуществе любовного экстаза неудобно вспоминать бурление молодости, я начну с приятеля тех лет – уже давно нас развели судьба и характеры. Он теперь профессор математики в Париже, в Токио выходит научный журнал, который он редактирует, в Израиль и другие страны ездит он с учеными докладами. А в молодости у Миши Деза (ударение на последнем слоге) точно такая же была разбросанность с девками, ибо он ни одну юбку не пропускал, и мне смешны наивные рассказы про любвеобилие поручика Ржевского.

Еще он очень много и с чудовищной скоростью говорил. И сам я видел (и свидетели имеются) одну девчушку, что ему отдалась от головокружения, вызванного его речевым потоком, и в надежде, что хоть так он замолчит. Но когда они вместе уходили, мы злорадно за столом переглянулись: мы-то знали от подружек разных, что в постели Миша нервничает, отчего болтает еще пуще.

Сидя как-то вечером вокруг бутылок (а еды у нас бывало мало), мы придумали единицу сексуальности. Это была, естественно, одна деза. Один из нас (ученый начинающий) тут же научный парадокс нам предложил: в самом Дезе, сказал он нам, пусть будет две дезы, а остальных сейчас обсудим.

И чрезвычайно от гипотезу такой вдруг заиграл русский язык, поскольку сразу стало ясно, что:

любой разговор с молодой женщиной – дезинформация;

а хлопоты в конце недели – дезорганизация;