Саня Дырочкин — человек общественный - Семён Ласкин

— Это наш собственный трамвай, — сказал Мишка. — И мы можем повернуть его куда хотим, чтобы долго кататься по городу.

А Люська сказала, что мы больше никого в наш трамвай не пустим, так как мы этот трамвай откупили, заплатив в кассу, и теперь можем ехать домой без остановок.

А Федя сказал, нет, раз это наш собственный трамвай, то лучше всюду делать остановки и собирать людей, которые куда-то спешат. И этим оказывать им помощь.

А Татка сказала, что хотя трамвай и пустой, но будет отлично, если мы всем вошедшим станем уступать место.

А я возразил, зачем же уступать место вошедшим, если вокруг только свободные места.

Все стали смеяться над Таткой, но Татка сказала:

— А всё равно тем, кому вы уступите место, это будет приятно.

И она тут же встала и уступила место вошедшей на остановке старушке.

— Спасибо! Какая ты молодец! — похвалила старушка Татку и, подвинувшись, попросила Татку посидеть рядом. Так они и ехали дальше вместе: старушка и Татка.

На следующей остановке и мы уступили свои места. Трамвай из нашего превратился в общий.

Мы продолжали веселиться уже стоя, а Екатерина Константиновна, Полина Герасимовна и мама то и дело напоминали нам, что мы находимся в общественном месте и кричать неприлично.

— Почему же неприлично?! — заступились за нас люди, которым мы уступили места. — Идут каникулы. И пусть ребята весело отдыхают. Что может быть радостнее детского шума?!

В пятнадцать часов тридцать первого марта вся звёздочка собралась у проходной Металлического завода. Только началась вторая смена, в бюро пропусков было тихо.

Удалов Пётр Петрович вышел к нам в чистом синем халате, в клетчатой коричневой рубашке и в галстуке. В руке он держал жёлтую картонку-пропуск.

Контролёр — молодая тётя в тужурке, подпоясанной солдатским ремнём, — забрала пропуск, пересчитала всех нас и спросила:

— В гости?

— В гости, — подтвердил Пётр Петрович. — А это моя Люська.

— Да это уж по носу видно! — сказала контролёр и улыбнулась.

— Нос как нос, — возмутилась Люська. — Не короче других и не длиннее, — но всё-таки проверила нос в стеклянной витрине.

— Да она у тебя взрослая, почти невеста! — продолжала контролёр рассматривать Люську.

С этим Удалиха спорить не стала.

Невестой сделаться Люське хотелось бы побыстрее, что и говорить!

Через проходную мы вышли на заводскую площадь с большой клумбой, чуть присыпанной мартовским снегом. В центре клумбы стоял гипсовый рабочий, чем-то очень похожий на Петра Петровича Удалова.

От клумбы тянулись асфальтовые дорожки, и по тому, как они удалялись, становилось ясно, что завод огромен, будто город.

Пётр Петрович спросил:

— Кто из вас будет ответственным за порядок?

— Я, — тут же предложила себя Люська.

Пётр Петрович будто бы её не услышал.

— Пусть Саня. Он командир звёздочки, — сказали вместе Федя и Майка.

Люська пожала плечами:

— Не очень-то мне и хотелось!

— Значит, так, — разъяснил правила Пётр Петрович. — По заводу не бегать. Здесь идёт работа, очень опасен транспорт! Оглянитесь! Вон поезд тащит турбину к барже. Там бегут вагонетки, электрокары, крутятся мощные краны — так что, пожалуйста, держитесь вблизи друг друга.

Мы миновали заводские кирпичные склады, какие-то крытые ангары, пересекли железную дорогу и тут же отступили к навесу — заметили мчащуюся вагонетку.

— Вот бы на такой поездить! — мечтательно шепнул Севка.

В ту же секунду Пётр Петрович крикнул:

— Куда направился, Коля?!

— За вами! Начальник велел подать октябрятам карету!

Коля махнул кепкой, как мушкетёр шляпой.

— Пожалуйста, братцы! Рассаживайтесь согласно купленным билетам!

Мы радостно зашумели.

Коля вскочил на подножку, а Пётр Петрович встал сзади, пересчитал нас.

— Порядок!

— Поехали! — сказал Севка, словно Гагарин на взлёте, и даже приподнял руку.

Коля выжал сцепление.

Вагонетка помчалась по заводскому асфальту, полетела, как птица.

Коля не качнул нас, не подбросил — это был первоклассный водитель!

Рабочие останавливались, кричали Петру Петровичу Удалову:

— Ты куда их повёз, Петя? В ясли?! Где таких набрал сыроежек?!

— Вырастут! — отвечал Пётр Петрович. — Это мои октябрята!

— Зелёные! Пучок — рубль!

— Таких не отдам и за сотню!

А один старый рабочий крикнул вдогонку:

— Растите быстрее! Нам очень нужна смена!

В цехе такой шум, что с ним не может сравниться даже школа на самой большой перемене. Друг друга не слышно. Стучат станки-агрегаты, воет токарный, ритмично ухает пресс — это в штамповке. Каждый рабочий сосредоточен, каждый на своём месте.

— Смотри! — толкает меня Севка. — Как здорово работает этот парень!..

Действительно, движения молодого рабочего точны и ритмичны. Взял деталь, положил на металлический столик, нажал рукоятку. Пресс с шипением опустился, ухнул, пошёл кверху. И правда здорово!

У выхода из цеха стало потише.

Пётр Петрович собрал ребят.

— Какой у нас год и месяц? — спросил он.

Мы слегка удивились вопросу — что спрашивать пустяки, будто бы сам не знает! — но всё же назвали.

— А спросите, за какой год трудится тот рабочий, на которого смотрели сейчас Сева и Саня?

— За какой? — закричали мы хором.

— Он уже работает в счёт будущего года, на одиннадцать месяцев опережает планы. Получается, что живём сегодня, а детали даём за послезавтра.

— Здо́рово! — восхитился Севка. — Готов спорить, что если бы так можно было в школе, я бы учился уже в девятом классе!

— Вечно хвастаешь, Байкин, — сказала Люська.

— В школе главное учиться хорошо, — напомнил Пётр Петрович.

— Знаем! — закричали ребята. — Но нам бы хотелось побыстрее!

По железной лесенке, нависшей над цехом, мы поднялись на второй этаж. Прошли по застеклённому коридору, мимо нескольких комнат, в которых что-то считали мужчины и женщины.

— Здесь мозг цеха, — коротко сказал Пётр Петрович, показывая на кабинет. — Инженеры, экономисты, начальник.

У обитой коричневой кожей двери с табличкой «МУЗЕЙ» Пётр Петрович остановился.

— А сюда я приглашаю вас поговорить и подумать.

Он открыл комнату и пропустил нас. В центре стоял стол и стулья, на стенах фотографии и таблицы, справа и спереди — стеллажи, как в библиотеке. Но только вместо книг — разнообразные детали, продукция цеха.

Шум станков здесь не слышен.

Мальчишки бросились к деталям, а девчонки, конечно, к картинкам.

— А вот Пётр Петрович! — узнала фотографию Майка.

Люська подошла к ней, поглядела.

— Вроде бы папа, а вроде не он… — засомневалась она.

На карточке у станка стоял хмурый и очень серьёзный подросток. Он точил снаряд, а за его спиной у другого станка работал старик, и что-то похожее, как мне показалось, было между ними.

— Нет, это не я, — покачал головой Пётр Петрович. — Этот подросток мой папа, Люсин — дедушка, тоже Удалов Пётр Петрович.

— Дедушка?! — удивилась Люська. — А что же он такой молодой?

— Все когда-то бывают молодыми, — засмеялся Пётр Петрович. — В сорок втором моему отцу было пятнадцать, а видите, каким он кажется взрослым! Он вытачивает снаряд, а рядом уже стоит готовый с надписью: «За Ленинград!».

Каждому хотелось получше рассмотреть этот блокадный снимок! Здорово Удалов трудился! Стружки били фонтаном! Удалов хорошо понимал, как нужен его снаряд для победы.

— За труд твой дедушка, Люся, вот этот мальчик, хмурый и голодный, был награждён в сорок третьем году медалью «За оборону Ленинграда», самой лучшей, самой дорогой медалью для всех ленинградцев.

Люська с гордостью взглянула на Севку:

— Видал, Байкин?!

— Ну и что? — Севка пожал плечами. — Я тебя поздравляю. Но наш орден больше.

А Пётр Петрович уже показывал на карточке другую фигуру, что была за спиной подростка Удалова.

— А это ещё один Удалов Пётр Петрович, но его, к сожалению, давно уже нет. Он отец моего папы, значит, мой дед, а Люсин прадед. Я его никогда в жизни не видел. Он был выдающийся мастер.

— Чем же выдающийся? — спросил я.

И тогда Пётр Петрович пригласил всех к столу, чтобы рассказать поподробнее историю Удаловых.

— Знаете ли вы, что такое династия? — начал он.

— Знаем, — закричал умный Севка. — Это семья баронов, графов и даже царей!

— Ну, царей и графов у нас давно уже нет, а династии остались. Только теперь мы говорим о династиях рабочих. Вот и у нас династия Удаловых!

Всем было интересно послушать Петра Петровича, но особенно разволновалась Люська.

Она, оказывается, тоже ничего про свою династию не слыхала.