Девушка из универмага - Чарльз Вильямсон

— Здесь есть несколько паршивых парней, которые бу­дут пробовать вас ущипнуть или пощекотать, когда вы бу­дете проходить мимо, и говорить вещи, не подходящие для такой воспитанной барышни, как вы, — поспешно объяснил ей укротитель львов. — Но вы не должны сами защищаться, вы ничего не добьетесь этим. Вы тотчас сообщите мне, и я заставлю их пожалеть, что их папаши встретились с их мамашами…

Рассказ Сэди о жизни приказчиц в игрушечном царстве был в таком же роде, но она делала другие выводы.

— Не рассказывайте никому, что бы некоторые из этих парней не делали, — был ее совет. — Я умею сама постоять за себя и уверена, что и вы сумеете. Вы, может быть, и кра­савица, но вы не сахарная куколка. Если какой-нибудь па­рень назовет вас «деткой», или «нежной козочкой», вы не должны отвечать, но улыбнитесь и идите своим путем. Если он зайдет настолько далеко, что обнимет вас за талию или ущипнет за руку или бедро, что же, тогда вы можете за­катить ему оплеуху, если никто не видит. Но, вообще говоря, у большинства парней совсем не черная душа. Им просто хочется немножко прикрасить свою серенькую жизнь, и если бы подобных вещей не случалось со мной раз или два в день, я пришла бы в уныние и подумала бы, что лишилась своей красоты.

Впрочем, в силу одного щекотливого обстоятельства, «парни» не щипали, не щекотали и не обнимали Вин за та­лию. Они уверяли друг друга, что в ней нет ничего «соблаз­нительного» и что они, скорее влюбились бы в статую сво­боды, чем в эту английскую верзилу. Происходило это от того, что с момента появления Вин на сцене глаза укро­тителя львов зорко следили за ней. В игрушечном отделе­нии были приказчики разного рода и положения, но среди них он был как бы великаном среди карликов, и все они боялись его. Вскоре по игрушечному царству разнеслась но­вость, что «Веселая Винни» — девушка Эшера. Приказчики мужского пола имели обыкновение называть девушек умень­шительными именами или прозвищами, как, например, «Китти», «Винни», «Сэди» или «Конфетка», не желая этим нисколько оскорблять их, хотя сами они привыкли, чтобы все, кроме их «милочек», величали их мистером Джонсом или мистером Броуном. К Сэди относились очень хорошо даже штатные служащие, считавшие себя стоящими выше «сверхштатных-праздничных». Бывший пароходный служи­тель, красивый молодой швед предлагал устроить ей хоро­шее место горничной на пароходе, когда ему снова вздумает­ся «подышать соленой водой», и хотя она «ничего ему не позволяла» и частенько закатывала ему пощечины, она на­значала ему свидания в танцклассах после службы.

Рыжеволосая девушка, которая с первого дня была вол­нующей загадкой для Вин, тоже работала в игрушечном от­делении. Ее звали Лили Ливитт и, как Сэди уже успела рассказать Вин, она кокетничала с Эрлом Эшером. Вначале мисс Ливитт смотрела на мисс Чайльд ужасными глазами. Но на третий день пребывания английской девушки в игрушечном отделении произошло событие, превратившее врага в друга, и притом в самого преданного друга.

Дело приближалось к Рождеству, и в отделении игрушек и игр буквально негде было яблоку упасть между скопляв­шимися здесь матерями вперемежку с тетками и бабушками, часто в сопровождении детей всевозможного возраста. Ат­мосфера кругом была нервная. Никто не мог пробыть здесь десяти минут без того, чтобы не толкнуть кого-нибудь или отстранить с дороги чьего-нибудь ребенка. Эта духота, бе­шеная погоня за покупками; нетерпение скорее войти в от­деление и поскорее выбраться из него; аромат сосны и остро­листа, которыми было декорировано отделение; запах тепло­го лака, потных людей и дешевого меха; возбужденные го­лоса и крики уставших детей, — таков был здесь истинный дух Рождества. Магазин Питера Рольса вообще и игрушеч­ное отделение в частности представляли из себя картину того, что впоследствии в объявлениях называлось «успехом, не имевшим еще прецедента».

Третий день был самым ужасным из всех длинных без­умных дней у Питера Рольса, которые Вин пережила с тех пор, как поступила в качестве сверхштатной служащей на предпраздничное время. Десятки покупателей одновременно требовали ее услуг. Похоже было на то, словно каждая покупательница женского пола имела много пар рук, которыми хватала нужные ей вещи, размахивала деньгами или брала сдачу. И таких покупательниц становилось все больше и больше. И все-таки Вин с удивлением замечала, что некото­рые из девушек, более опытные и тратившие меньше времени на разговоры, пользовались всяким удобным случаем, чтобы полировать ногти и приглаживать волосы. Они отворачива­лись как бы для того, чтобы отыскать какую-нибудь вещь в ящиках, быстро останавливались, вытаскивали из чулка маленькое зеркальце, пудреницу или коробочку с румянами и «приводили себя в порядок», в то время как их спешащие покупатели думали, что они отыскивают игрушку. Такие приказчицы имели в своих ящичках собственное ароматное мыло и духи и были в состоянии получать, независимо от того, были ли у них, или нет, деньги, шляпы и покупать себе новое белье и чулки, когда старые изнашивались.

Вин не имела ни достаточно опыта, ни желания найти время для подобных личных дел. Она всей душой отдавалась работе и на ее губах была та приятная рождественская улыбка, которую заведующие этажом желали видеть на лице продавщиц. Но ее улыбка была поверхностной. Она никогда не любила особ женского пола — сердитых, глупых, хватаю­щих все руками, ничтожных существ, важничающих и разо­детых в меха и перья животных, гораздо более приятных и красивых, чем они. Какой идиотский вид они имели, с наве­шанными на них драгоценностями и украшениями на шляпах, которыми чуть не выкалывали друг другу глаза; в своих длинных корсетах, доходящих до колен, так что они не могли прислониться к чему-нибудь спиной, как бы усталы ни были; в своих неудобных платьях, в тонких шелковых чулках и узких ботинках на высоких каблуках; в шифоновых блузах в зимние дни! Нет ничего удивительного, что мужчины не хотят давать им права голоса. Вин превратилась на время из сочувствующей суфражистки в яростную женоненавистницу, когда одна покупательница заставила ее показать ей несколько десятков кукол, а затем засеменила прочь, за­являя, что у Питера Рольса никогда нет ничего, что можно было бы купить. Другая покровительственно предложила Вин на чай пять центов за «беспокойство», после того как пере­менила три игрушки, купленные вчера, и проговорила об этом полчаса. И другие были нисколько не лучше.

К пяти часам третьего дня Вин, вопреки всегдашней жиз­нерадостности, находилась на границе полного изнеможения. У нее не было времени выйти для полагающегося по прави­лам завтрака, или чтобы подышать немного свежим возду­хом. За весь день она ничего не имела во рту, кроме горячего шоколада и сифона содовой воды за утренним завтраком, да яйца всмятку, наскоро проглоченного в ресторане для слу­жащих. Начиная с четырех часов, бедная чужестранка стала с вожделением вспоминать Англию, в которой миллион жен­щин именно в этот час сидят за дневным чаем. И вдруг какой-то мужчина, отстраняя особу женского пола, ворчавшую на то, что не может найти куклы, говорящей по-немецки «папа» и «мама», произнес приятным голосом: