Том 2. Нервные люди - Михаил Зощенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако, ничего он на это домохозяину не сделал и даже морды ему не набил. А решил, скрепя сердце, поступить строго по закону.
И вот оделся Горбатов потеплее и пошел в одно довольно видное профсоюзное учреждение за советом: как ему быть и чем окно заткнуть и нельзя ли вообще притянуть кровавого нэпмана Коткова.
Юрист надел пенсне на нос и отвечает:
— Побейте и вы ему окна, только чтоб никто не видал.
Квартирант Горбатов гордо побледнел, плюнул в урну и вышел. Вышел и домой пошел.
Побил ли он дома стекла — мы не знаем. Газета «Звезда» (961) про этот факт ничего лишнего не говорит. Мы же из пальца тоже высосать не можем. А факт остается фактом. А факт такой, что — унеси ты мое горе…
А вообще мамаша юриста напрасно на высшее образование сынку разорялась. Стекла побить или морду набить очень свободно можно и со средним образованием.
Редкий случай
Дозвольте прежде всего объяснить, где это было. А то не поверят.
— Эва, скажут, какую пулю Гаврила заливает.
А между прочим, заливать-то не приходится. Все есть, то есть тютелька в тютельку и в аккурат. Даже хуже.
А было это в одном губотделе союза полиграфистов. Вон где.
Там однажды ревизионная комиссия решила ревизию навести. Мол, нет ли каких упущений, или, тьфу-тьфу, растрат, или еще каких гадостей.
Ну, конечно, утром пораньше собралась ревизионная комиссия. Нагрянула.
— А ну-ка, говорят, голуби, предъявляйте документы и разные ваши книжки. Посмотрим, чего у вас там нацарапано.
Ну, конечно, голуби-полиграфисты малость подрастерялись, однако книжки и все такое нацарапанное предъявили. Считала, считала ревизионная комиссия — все в порядке.
— Все, говорят, у вас хорошо и отлично. Спасибо за службу. Дозвольте, говорят, теперь наличные денежки в кассе проверить. И на этом факте распростимся.
Ну, конечно, растерялись полиграфисты.
— Да вы, говорят, не трудитесь. Тем более, говорят, что и денег у нас в кассе ни сантима. Мы, знаете, деньги в кассе не держим. Привычки такой у нас нету. Мало ли, сопрут их или что. У нас, говорят, деньги завсегда при кассире. В штанах зашиты.
Растерялась ревизионная комиссия.
— А подать, говорят, нам сюда в таком разе кассира. Сейчас мы кассировы штаны проверим.
Растерялись полиграфисты самую малость.
— Да вы, говорят, не трудитесь. Тем более, что и кассира-то у нас нету. Мы, говорят, его в отпуск пустили вместе со штанами.
Наступило тут тяжелое молчание. Только слышно было, как сопят полиграфисты. После ревизионная комиссия говорит:
— А союзные средства-то где?
Полиграфисты говорят:
— Да мы ж и говорим — в штанах.
— А штаны-то где?
— Да мы ж и говорим — в отпуску штаны. И кассир при них. Тьфу, говорят, ей-богу, какие вы без понятия? А еще ревизионная комиссия.
Тут ревизионная комиссия попросила принести каждому по стаканчику холодной воды. Выпили. И разошлись с тихим пением.
Американская реклама
Пошел тут один рабочий квартирку себе подыскать.
Ходил, ходил, похудел и поседел, сердечный, но квартирку все-таки нашел. По случаю.
Миленькая такая квартирка — кухня и при ней комната. В арендованном доме.
До чего обрадовался рабочий — сказать нельзя.
— Беру, — говорит, — гражданин-арендатель. Считайте за мной.
Арендатель говорит:
— Да, конечное дело, берите, ладно. Платите мне шестьдесят рублей въездных и берите, ладно. Такую квартирку за такую цену у меня завсегда с руками и с ногами оторвут.
Рабочий говорит:
— Нету у меня, братишка, таких бешеных денег. Нельзя ли, дядя, вообще без въездных?
Ну, одним словом, не сошлись в цене.
Очень расстроился от этого рабочий.
Идет домой в сильных грустях и думает:
«Прохвачу этого прохвоста в газете. Мыслимое ли дело такие деньги драть!»
И на другой день, действительно, появилась в газете за подписью рабкора обличительная заметка. Крепко так обложили арендателя.
Это, говорят, паук, а не муха. Шесть червонцев драть за такую квартирку — это же прямо скучно. И откуда могут быть такие бешеные деньги у рабочего человека?
Словом — вот как обложили арендателя. И адрес указали. Чтоб в случае чего хвост могли накрутить ядовитому арендателю.
И, батюшки-светы, чего было в тот же день на этой вышеуказанной улице! Очередь. Огромадная, то есть, очередь образовалась. Давка. Галдеж. Все граждане стоят и в руках газеты держут. И пальцами в заметку тычут.
— Да это же, — говорят, — граждане, квартира! За шесть десят рублей цельная квартира. Да мы очень слободно сто дадим в случае ежели чего.
В одном месте у ворот драка чуть не случилась. Хотели уж конную милицию требовать. Да в этот момент сам гражданин арендатель в окне показался. И ручкой реверанс сделал.
— Расходись, — кричит, — робя! Не стой понапрасну. Сдадена квартиренка.
— За сколько сдадена-то? — спросили в толпе.
— За двести сдадена. Спрос очень огромадный, нельзя, братцы, меньше.
— За двести! — ахнула толпа. — Да мы тебе дядя, очень слободно триста бы дали. Допусти только.
Арендатель с явным сожалением развел руками и отошел от окна.
Толпа понуро расходилась, помахивая газетами.
Шутка
Вот не угодно ли — девятый год революции, пятый или шестой год нэпа, а, между прочим, такая глупая некультурность наблюдается. Ходят граждане первого апреля вроде как обалдевши и друг друга обманывают.
По совести говоря, я и сам обманывал, да и меня обманывали во всякое время года, а вот первого апреля однажды на этом обжегся — два зуба себе выбил и имущества лишился, не считая еще того, что женина мамашка ногу себе вывихнула. Ну да с этим последним я не считаюсь. Пес с ней, с ногой. Тем более что очень уж вредная старушка, бог ей судья.
А сижу я раз однажды дома. И чай пью. Самовар кипит. Жена рядом сидит. А женина мамашка разговаривает.
— Вот, говорит, и первое апреля наступило. Надо бы, говорит, непременно кого-нибудь облапошить по этому поводу.
Стали мы, конечно, думать, кого бы нам облапошить. А жена говорит:
— Хорошо бы, говорит, граждане, Анну Васильевну, нижнюю жилицу, втравить в какую-нибудь такую этакую штуку. Чего-нибудь ей, дуре, крикнуть или на испуг взять, а после объявить, мол, шутка — с первым, то есть, вас с апрелем, Анна Васильевна.
Так вот обсуждаем мы, как бы эту чертову Анну Васильевну покрепче облапошить, — вдруг стук в дверь. Открываем. Стоит на площадке сама Анна Васильевна. И вся бледная. Мелко трясется. Кричит:
— Горим, граждане! Спасайся, кто может!
И сама вниз.
В первую минуту очень мы испугались. Женина мамашка схватила даже какую-то дрянь в руку, спасать хотела. После вдруг говорит:
— Вот ведь подлюга! Добилась-таки своего. Напугала, тварь такая. Хорошенькие первоапрельские шуточки.
Я говорю:
— Я всегда, мамаша, вам говорил — шестой год нэпа, а такие дикие поверья.
И сели мы обратно к столу. Хохочем. Вспоминаем всякие такие ядовитые обманы и рассуждаем, как это довольно натурально вышло у Анны Васильевны — вдруг как пахнет в нас гарью. И дым как плеснет в рожу.
«Батюшки, думаем, а ведь горим!»
Бросились к выходу — ни в какую — огонь. Подбегли к окну и нырнули вниз, по очереди. Сначала дамы, потом перины, а после и я, грешный. Тут-то старушка и натрудила себе ногу.
Вот какие грубые шутки случаются на пятый год нэпа.
Конечно, если говорить правду, то всю эту историю я наврал. Никакого такого случая со мной не было. Да, между прочим, и быть не могло. Где это видано, чтоб женщина на пожаре упреждала своих соседей об опасности да еще наверх за этим бегала?
Наврал, граждане, полностью наврал.
А вообще говоря, отчего не соврать, раз такой симпатичный обычай.
Именинница
До деревни Горки было всего, я полагаю, версты три. Однако пешком идти я не рискнул. Весенняя грязь буквально доходила до колена.
Возле самой станции, у кооператива, стояла крестьянская подвода. Немолодой мужик в зимней шапке возился около лошади.
— А что, дядя, — спросил я, — не подвезешь ли меня до Горок?
— Подвезти можно, — сказал мужик. — Только даром мне нет расчету тебя подвозить. Рублишко надо мне с тебя взять, милый человек. Дюже дорога трудная.
Я сел в телегу и мы тронулись.
Дорога, действительно была аховая. Казалось, дорога была специально устроена с тем тонким расчетом, чтобы вся весенняя дрянь со всех окрестных полей стекала именно сюда. Жидкая грязь покрывала почти полное колесо.
— Грязь-то какая, — сказал я.
— Воды, конечно, много, — равнодушно ответил мужик.
Он сидел на передке, свесив вниз ноги, и непрестанно цокал на лошадь языком.
Между прочим, цокал он языком абсолютно всю дорогу. И только когда переставал цокать хоть на минуту, лошадь поводила назад ушами и добродушно останавливалась.