Перстень с печаткой - Андраш Беркеши
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
— Могу я пригласить вас на коньяк, коллега? — спросил профессор Акош Кальмана Борши, когда они вместе возвращались в отель с заключительного заседания конгресса. Вежливо пропустив профессора вперед, Кальман проследовал за ним в кафе при гостинице.
Они выпили. Коньяк был отличный.
— Да, — продолжал профессор, — должен поздравить вас с успешным выступлением, но чем вы так угнетены? Насколько мне известно, в июне вы собираетесь жениться?
— Если все будет в порядке, господин профессор.
— Сколько вам лет, дорогой коллега?
— В день свадьбы мне будет сорок три.
— А Юдит?
— Ей недавно исполнилось двадцать три.
— Ну так вы же молодец, милый мой.
В этот момент в кафе вошли представители французской делегации, и академик Корзье, едва завидев Акоша, оставил своих коллег и заспешил к нему, улыбаясь во весь рот и еще издали протягивая ему сразу обе руки. Меньхерт Акош, извинившись перед Кальманом, стремительно вскочил из-за стола. Ученые обнялись.
Кальман неподвижно сидел, откинувшись в кресле, и думал о своем.
Минувшие восемнадцать лет сильно изменили Кальмана Борши не только внутренне, но и внешне. Он возмужал, стал видным мужчиной. Никто не знал, почему Борши вдруг бросил преподавательскую работу и стал физиком-атомником. Вернее, один человек знал — это был полковник Эрне Кара.
Когда в сорок четвертом году Кальман Борши и Оскар Шалго бежали из застенков гестапо, им, хоть и с большим трудом, удалось пробраться к Гезе Такачу, граверу с текстильной фабрики «Гольдбергер», который спрятал их: несколько дней они скрывались в угольном погребе одноэтажного домишки на улице Апат, в ожидании, когда за ними придет Шандор Домбаи. Оба они были совершенно равнодушны к тому, что в последнее время происходило с ними, но успешный побег возродил в них жажду жизни.
Кальман и Шалго разговаривали мало. Больше думали каждый о своем или просто, без всяких дум в голове, лежали и молчали. Кальман был сражен гибелью Марианны. Ему было стыдно, что он остался в живых, и мало-помалу им овладела навязчивая мысль, что, продолжая жить, он совершает преступление против Марианны.
Затем в одну из ночей пришел со своими людьми Шандор Домбаи и увел их.
Они стали членами вооруженной группы Эрне Кары. До войны Кара преподавал математику и физику в средней школе. Это был высокий русоволосый мужчина лет тридцати. Шалго он встретил с недоверием, но Кальману все же удалось убедить его в том, что старший инспектор хортистской контрразведки не подведет их. И Шалго позднее доказал это. Он выполнял задания одно фантастичнее другого со смелостью человека, для которого словно не существовало страха смерти. На разведывательные операции он брал с собой и Кальмана. Вскоре они с Шалго и Домбаи получили приказ перейти линию фронта, к русским, потому что в городе немцы организовали за ними самую настоящую охоту и своим провалом они могли поставить под удар всю подпольную организацию. В районе города Печ им удалось перейти линию фронта, и они присоединились к гвардейцам полковника Семенова. В этом полку их прикомандировали к разведке. Кальман шел с Красной Армией по разрушенным, выжженным, разграбленным гитлеровцами городам и селам и никак не мог понять, почему их жители не восстали против немцев, почему терпеливо сносили такую страшную разруху. Он закрывал глаза, не желая видеть и не желая верить, что все им увиденное — горькая правда. Нет, не правда, твердил он себе, а только долгий страшный сон, как неправда и то, что больше нет в жизни его Марианны. И он старался бежать от действительности, обретая прибежище в мечтаниях. Когда они подошли к Будапешту, от него оставалась только тень прежнего Кальмана Борши; он пристрастился к спиртному и одичал настолько, что не знал больше понятия «милосердие».
А вскоре после Нового года случилось то, что привело Кальмана Борши к полному нервному расстройству.
За последнее время наступавшие советские войска часто, заняв какой-либо город, находили там почти одно гражданское население. Фашисты защищались до последнего патрона, а когда боеприпасы кончались, они переодевались в штатское платье и пытались выдать себя за мирных граждан или за беглых солдат, в надежде избежать плена. Трудность для контрразведчиков состояла в том, чтобы отличить, кто из захваченных гражданских действительно бежавшие из фашистской армии солдаты или — хоть таких было и не много — борцы Сопротивления. Советское командование, узнав о хитрости фашистов, приняло решение считать всех мужчин призывного возраста военнопленными, с тем чтобы позднее, уже в тылу, в более спокойной обстановке, выявить, кто из задержанных действительно являлся борцом Сопротивления или солдатом, бежавшим из фашистской армии, а кто — нет. Но в том моральном состоянии, в каком Кальман Борши тогда находился, он не был способен разобраться в этих суровых законах войны. Как-то раз один из таких «гражданских» сумел убедить его, что он участник движения Сопротивления, и очень просил не отправлять его в лагерь для военнопленных. На этой почве Кальман даже поссорился с Домбаи.
— Это неправильно, — горячился он. — Люди не для того, рискуя жизнью, перешли линию фронта, чтобы их прямым маршем отправили в Сибирь! — И, подойдя к окну, он показал на десяток мужчин в гражданском, топтавшихся на снегу перед зданием комендатуры.
— Ох, и дурень же ты, — подпоясывая ремнем свой темный овчинный полушубок, обругал его Домбаи. — Ну что ты городишь? На проспекте Маргит еще идут бои. Танки фашистов рвутся на Бичке, а ты предлагаешь организовать здесь настоящую следственную комиссию! Пошел ты к черту! У тебя вечно какие-то дурацкие идеи в голове. Ложись и выспись как следует. Иначе к вечеру ты совсем свихнешься.
Однако спать Кальман не лег. Едва только ушел Домбаи, он стал раздумывать над тем, кто же все-таки прав. Через несколько минут он решительно поднялся и пошел к полковнику Семенову, намереваясь рассказать ему о своих сомнениях.
В конце концов командир полка «понял» его и разрешил ему вместе с Шалго и весельчаком Олегом, шахтером из Донбасса, а теперь офицером военной контрразведки, поехать в Римские купальни на сборный пункт военнопленных полка и отобрать из ожидавших отправки в тыл пленных тех, которые будут утверждать, что они венгерские партизаны.
По Сентэндрийскому проспекту длинной вереницей тянулись измученные, оборванные немецкие и венгерские солдаты; среди них попадались и одетые во все черное нилашисты. Гражданские, словно, маленькие островки в половодье, держались особняком.
Кальман уже начинал жалеть о своей затее. Когда гражданских выстроили в одну шеренгу и Кальман по-венгерски сказал, чтобы участники антинацистского Сопротивления сделали шаг вперед, то, за исключением нескольких человек, вперед вышли все.
— Ну, что скажете? — шепнул не без ехидства Шалго. — Теперь вы поняли, кто был прав? Если бы в Обуде собралось столько борцов Сопротивления, мы бы давно уже дрались где-нибудь под Берлином.
Кальман сердито отмахнулся и стал спиной к ледяному, пронизывающему ветру. Он задумчиво смотрел на толпившихся во дворе немецких солдат. Вдруг среди них он заметил сподвижника майора Шликкена, лейтенанта Бонера. В один миг на него волной нахлынули воспоминания о пытках, он увидел, как наяву, изуродованное тело Марианны. Кальман метнулся к фашисту, одним ударом кулака свалил его на землю, принялся бить, бить, бить, топтать ногами. Если бы какой-то другой немецкий офицер не вышиб у него из рук пистолет, он пристрелил бы Бонера. И этим офицером оказался военврач Мэрер…
Полковник Семенов был немало удивлен, когда Кальман Борши явился к нему в штаб полка с немцем Мэрером. Сначала он никак не мог понять, каким образом этот, немецкий офицер мог оказаться участником движения Сопротивления, а когда наконец понял, ни за что не хотел согласиться исключить его из числа пленных. Позвонил в штаб дивизии, откуда ответили: можете оставить впредь до дальнейших распоряжений при своем штабе.
Вечер Кальман провел с молчаливым Мэрером. Они выпили водки, закусили салом, холодцом. Шалго пить отказался. Сидели на кухне. Тяжело ворочая языком, Кальман спросил доктора, что ему известно о дяде Игнаце.
— О докторе Шавоше? — переспросил Мэрер.
— Да. Что вам о нем известно?
Шалго сидел на низеньком табурете. Ему хорошо было видно сразу же помрачневшее лицо Мэрера.
— Шавош! — с ненавистью прошептал он. Кальман, чуя недоброе, стиснул его запястье. — Он предал нас всех. Не только меня, но и профессора Калди и других. И вас тоже. Всех предал!
— Вы пьяны. Подите и окатите голову холодной водой из крана.
Кальман тупым взглядом уставился на Мэрера, а тот тихо, но, видно, подогреваемый изнутри ненавистью необычайной силы, рассказал обо всем, что произошло…