Не мешайте палачу - Александра Маринина

– Пал-Дмич! – радостно закричал Гарик, увидев Сауляка. – Ну наконец-то вы появились.

Павел внимательно глянул на него и усмехнулся. Не мудрено, что мужик обрадовался. В его ситуации постоянный контакт с куратором и систематическое выполнение его заданий было гарантией того, что проклятый сейф не откроют. Исчезновение Павла, правда, не внезапное, а заранее оговоренное и подаваемое как отъезд, заставило Гарика ощутить некоторое неудобство, со временем перешедшее в патологический страх, что в любую секунду «все начнется». Где Павел? Где материалы? Где стоит этот страшный сейф, в чьем кабинете? А вдруг в конторе случились передряги, сейф вскрыли, материалы достали и уже разыскивают Гарика? Павла нет, никто не прикроет. Можно попробовать разыскать того типа, который его первым вербовал, да разве знаешь, кто он такой да как зовут…

– А ты, можно подумать, соскучился, – хмыкнул Павел, окидывая его цепким взглядом.

Асатурян был все таким же стройным и миниатюрным, за последние два года не раздался, как Михаил, да это и не удивительно: Миша вел жизнь спокойную и в основном сидячую, а Гарик крутился как механический веник, занимаясь тем, чем занимался и до вербовки, и после нее, правда, уже с разрешения куратора. Единственным условием, которое всегда ставил ему Павел, был запрет использовать при совершении сделок свои необычные способности. «Никто не должен знать, что ты это умеешь», – не уставал повторять ему Сауляк.

– У тебя, я помню, бабы какие-то были знакомые в «Метрополе». Ты с ними еще не рассорился? – спросил он Гарика.

– Как можно, Пал-Дмич, – заулыбался Асатурян. – Женщина – это святое, с женщинами ссориться нельзя. Их беречь нужно.

– Вот это правильно, – кивнул Павел. – Послезавтра в «Метрополе» мероприятие, будешь работать.

– Всегда готов! – радостно откликнулся Гарик и вскинул руку в дурашливом жесте пионерского приветствия.

Последним, кого навестил Сауляк, был Карл Фридрихович Рифиниус, мужчина в годах, с молодых лет игравший роль мрачного красавца. Карл был посильнее Риты, но далеко не таким, как Миша Ларкин. Он был одарен примерно так же, как Гарик Асатурян, но, как сказали бы актеры, фактура у него была другая. Рослый, импозантный, с рано поседевшей густой шевелюрой и черными сверкающими глазами, он сводил женщин с ума, причем без всякого применения способностей к внушению. У него был имидж трагического героя, который он себе состряпал лет в двадцать, и к пятидесяти четырем годам так из него и не вышел.

Карл Фридрихович был профессионалом, работал врачом-психотерапевтом и при лечении своих пациентов широко применял гипноз. Но был у него один недостаток, даже не недостаток, пожалуй, а так, черта характера. Он очень хотел, чтобы его любили. Причем потребности любить кого-то самому он не испытывал абсолютно. Недостатка во влюбленных женщинах у него никогда не было, с некоторыми он сближался, большинство же держал на расстоянии, но постоянно подавал им надежды и делал авансы, чтобы не сорвались с крючка. Не мог он удержаться и от флирта с пациентками, причем со всеми подряд, а не только с хорошенькими. Каждая влюбленная в него женщина словно давала ему новый заряд энергии, подпитывала силы, придавала вкус его жизни.

На женщинах он и сгорел. Одна влюбленная по уши пациентка, прождав несколько месяцев, когда же наконец красавец доктор перейдет от комплиментов к делу, и так и не дождавшись, написала заявление в прокуратуру, из которого явствовало, что доктор Рифиниус, погрузив ее в гипнотический сон и воспользовавшись ее беспомощным состоянием, изнасиловал несчастную. И все бы ничего, если бы не оплошность Карла Фридриховича: он работал без ассистента, хотя это и не полагается. Свидетелей печального события не было, но не нашлось и тех, кто мог бы подтвердить, что Рифиниус к своей пациентке и пальцем не прикоснулся. А потерпевшая утверждает, что очень даже прикоснулся, и не только пальцем… А муж у этой пациентки оказался большим-пребольшим начальником из партийно-государственной элиты, и доктор Рифиниус понял, что заниматься ему врачебной практикой больше не дадут. Не судьба.

Можно было, конечно, бороться, доказывать, давать интервью, обвинять клеветницу… Можно было бы, случись эта история хотя бы на три-четыре года позднее, когда уже и о демократии заговорили, и о плюрализме, и о свободе печати. Но случилось это в восемьдесят пятом году, и никаких шансов победить в этой борьбе у Карла Фридриховича не было. Более того, ему ясно и недвусмысленно дали понять, чтобы он подобру-поздорову убрался из столицы нашей родины куда-нибудь в глушь, ибо таким негодяям-извращенцам не место там, где живут и работают лучшие люди страны, ее честь, ум и совесть. Карл вздохнул и начал заниматься обменом московской квартиры на хороший большой дом где-нибудь в Центральной России. Был он одиноким, как и все, кого вербовали в группу Павла Сауляка. Многосемейные там были не нужны.

И вдруг появился человек, который сказал, что при определенных условиях Рифиниус может остаться в Москве. Условий было три: прекратить врачебную практику окончательно в любом ее виде, сменить имя и место жительства, оказывать услуги этому человеку и выполнять его задания. Карл не был наивным и глупым, по одному только стилю решения проблемы он сообразил, что имеет дело с могущественной организацией, и быстро догадался, какого рода могут быть эти услуги и задания. Деньги ему не были нужны, он уже заработал достаточно, чтобы жить так, как ему нравится. Поскольку в пациентах у него ходили самые избранные, то в виде благодарности за лечение он за время работы врачом получил все, о чем мечтал, по мизерным ценам, доступным даже обыкновенному инженеру. Бояться ему было нечего, криминала за ним никакого не числилось, а то, чего он не совершал, ему уже и без того навесили. Но его жгла ненависть. Ненависть к этой раскормленной обожравшейся дуре, которая посмела отомстить ему за то, что ее не трахнул. Ненависть к ее высокомерному импотенту-мужу, которого он, кстати, тоже лечил пару лет назад. Ненависть ко всему, что олицетворялось умом, честью и совестью, в одном городе с которыми ему было заказано жить.

Павел дал ему новые документы, в которых была вклеена его фотография, но стояло совершенно другое имя. Теперь он был Константином Федоровичем Ревенко. Сауляк пояснил ему, что имя выбирал, стараясь сохранить инициалы, в противном случае Рифиниусу пришлось бы вырабатывать совсем другую подпись, а так можно только чуть-чуть изменить старую, привычную. Да и носовые платки, на которых влюбленные дамы старательно вышивали его инициалы, пришлось бы выбрасывать, а жаль, все-таки натуральный батист, не какая-нибудь там китайская синтетика. Новоявленный Ревенко поменял место жительства и растворился в многомиллионной Москве.

Работал он не из любви и благодарности, как Рита, не из жадности, как Миша Ларкин, и не из страха перед тюрьмой, как Асатурян. Он сотрудничал с Павлом из идейных соображений, ибо ненавидел весь свет, а особенно – тех, против кого, собственно, и работал чаще всего. Павел не обольщался насчет мотивов, которыми руководствовался бывший доктор, поэтому и задания давал ему соответствующие. Партийные деятели, работники правоохранительных органов, крупные руководители. Сауляк старался, чтобы каждый раз, выполняя задание, Карл чувствовал жгучую сладость мести.

Крючок, на котором сидел Рифиниус, был эмоциональным, а не материальным. Рита боялась психушки, Ларкин – нищеты, Гарик – тюрьмы, а Карл не боялся ничего, и эту неувязочку нужно было быстренько исправить. Одно из первых заданий, которое выполнял Рифиниус-Ревенко, состояло в доведении до самоубийства молодой девушки, студентки-первокурсницы. Некие очень богатые, но не очень законопослушные люди были заинтересованы в ее отце, но тот, за год до этого потеряв жену, упорно отказывался от выгодных предложений и твердил: «Я готов рискнуть, но, если что-то не получится и меня посадят, что будет с моей девочкой? Как она будет жить, зная, что ее отец – вор?» Одним словом, девочка мешала, а папеньку очень нужно было прибрать к рукам, потому что никто, кроме него, не имел права подписывать необходимые этим людям документы. Поэтому после того, как дочь ни с того ни с сего прыгнула с балкона двенадцатого этажа, отца смогли уломать, взяли его в долю и сделали на этом колоссальные деньги. А в руках у Павла оказались веские доказательства причастности Карла к смерти девушки. Вот этими доказательствами он его и держал.

Два года, которые Сауляк провел за решеткой, Карл-Константин вел жизнь тихую и спокойную. Пенсионного возраста он еще не достиг, но денег за время работы на Павла заработал столько, что мог о доходах не беспокоиться. Жил в своей просторной квартире, холил двух собак – ирландских сеттеров, ездил на охоту. Иногда приводил женщин, но никогда не допускал, чтобы они оставались у него жить. Через полчаса беседы с ним Павел с огорчением убедился, что ненависть Рифиниуса насытилась и угасла и единственным стимулом остался страх перед имеющимися у Павла доказательствами причастности к смерти той несчастной девочки. Стимул был, конечно, сильный, никто не спорит. Под воздействием такого стимула Гарик прекрасно работает и будет работать еще много лет, пока срок давности не истечет. Но Гарик – молодой, ему еще и сорока нет, а стало быть, спокойствия и мудрости тоже пока маловато. Рифиниус много старше, и как знать, не махнул ли он рукой на печальную перспективу попасть под суд. Тем паче материалы на Гарика были куда как весомее достаточно спорных улик, которые имелись на Карла.