Дама с рубинами - Марлитт Евгения

Маргарита ничего не возразила, хотя ей и хотелось сказать: весь город знает, что ты женишься. Пусть его думает что хочет! Ведь он ее поддразнивал, все его слова были полны юмора, которого она в нем прежде не замечала, Ландрат вернулся из столицы в таком радостном настроении – наверное, там осуществились его надежды. Но она не могла радоваться вместе с ним, она чувствовала себя подавленной, хотя не давала себе в этом отчета, и как всегда при внутреннем разладе говорят о том, что неприятно, чтобы дать исход дурному настроению, сказала, подавая ему готовый бутерброд:

– Сегодня поутру у бабушки были гости – дамы из Принценгофа.

Он быстро приподнялся – и лицо его выразило напряженное ожидание.

– Ты с ними говорила?

– Нет, – ответила она холодно. – Я мимоходом встретила девушку на лестнице, и ты знаешь, что она не могла удостоить меня разговором, так как я еще не была с визитом в Принценгофе.

– Ах да, я забыл. Ну, так теперь ты съездишь туда. Она молчала.

– Надеюсь, что ты сделаешь это хотя бы для меня, Маргарита?

Она бросила на него мрачный, полный гнева взгляд.

– Если я принесу эту жертву и соглашусь разыграть комедию при моем теперешнем душевном настроении и в этом черном платье, то единственно для того только, чтобы прекратить приставания бабушки, – резко возразила она, садясь на ближайший стул и скрестив руки.

Едва уловимая улыбка мелькнула на губах ландрата.

– Ты забываешь роль хозяйки, – спокойно заметил он, указывая на ее праздно сложенные руки. – Долг гостеприимства требует, чтобы ты составила мне компанию и выпила со мной чая.

– Я подожду тетю Софи.

– Ну, как хочешь. Чай так хорош, что я выпью и один. Но скажи мне, что тебе сделала молодая девушка из Принценгофа и отчего ты всегда с раздражением говоришь о ней?

Горячая краска разлилась по лицу Маргариты.

– Она – мне? – воскликнула она, испугавшись, что подслушали ее злые мысли. – Она мне ничего не сделала, да и не могла сделать, так как до сих пор я не имела с ней никаких отношений. – Маргарита пожала плечами. – Но я инстинктивно чувствую, что она когда-нибудь оскорбит меня, как дочь купца, своим высокомерием.

– Ты ошибаешься, она добродушна.

– Добродушна по флегматичности своего характера и потому, вероятно, не хочет раздражаться. Ее красивое лицо.

– Да, она красива, необыкновенно красива, – перебил он ее. – Мне бы хотелось знать, не было ли у нее сегодня утром, особенно счастливого лица – она вчера получила радостную весть.

Ах, так вот отчего он был в таком веселом, ликующем настроении: у них была общая радость.

– Странный вопрос! – сказала она с горькой улыбкой. – Ты, конечно, знаешь лучше меня, что придворные дамы настолько хорошо воспитаны, что не станут выказывать посторонним людям своих чувств, и я не могла заметить выражения счастья на ее лице; мне бросились в глаза только классический профиль, цветущий цвет лица и великолепные зубы, которые открылись при милостивой улыбке, и я чуть было не задохнулась от запаха «Пармских фиалок», которыми она была так сильно надушена, как вовсе не подобает аристократке.

– Вот опять твои слова отзываются желчью.

– Я ее терпеть не могу, – невольно вырвалось у нее. Он весело рассмеялся, с видимым удовольствием поглаживая свою бороду.

– Вот это настоящее немецкое чистосердечие, – воскликнул он. – Знаешь ли, я в последнее время часто вспоминал о маленькой девочке, поражавшей всех своей прямотой и правдивостью и доводившей этим до отчаяния бабушку. Жизнь вне дома заменила эту прямоту премилыми штучками, но я вижу, что сущность осталась неприкосновенной. И радостно узнаю ее, мне вспоминается то время, когда гимназист старшего класса был публично назван вором за то, что стащил цветок.

Уже при первых его словах она встала и отошла к печке, где без всякой нужды стала совать дрова в ярко зревшее пламя, которое бросало отблеск на ее мрачно сдвинутые брови и взволнованное лицо.

Она была чрезвычайно недовольна собой. Конечно, она сказала сущую правду, но этой бестактности не простит себе никогда в жизни.

Все еще стоя у печки, Маргарита принудила себя улыбнуться.

– Поверь, я не вывожу теперь таких прямолинейных заключений, – сказала она оттуда. – Светская жизнь заставляет на многое смотреть легче. В современном обществе крадут у ближних все: мысли, доброе имя, честность и чистоту намерений и стремлений, иногда даже стараются забыть об исчезновении лиц, которые чем-нибудь мешают, как тогда исчезла роза в твоем кармане. Подобные похищения из-за эгоизма и зависти лучше всего можно наблюдать в доме человека, пользующегося известностью. Я многое приняла к сведению, заплатив за науку доброй частью моих детских наивных взглядов… Теперь ты мог бы похитить у меня на глазах все розы красавицы Бланки.

– Теперь я в них не нуждаюсь.

– Ну, так, пожалуй, хоть весь цветник Принценгофа! – перебила она его опять с раздражением.

– Не слишком ли это много, Маргарита! – Он тихо рассмеялся, спокойнее устраиваясь в углу дивана. – Зачем мне брать украдкой, когда сами хозяйки всегда делятся и цветами, и плодами своих садов со мной и моей матерью, и ты получишь букет из оранжереи при твоем визите в Принценгоф.

– Благодарю. Я не люблю искусственно выращенных цветов, – холодно сказала она и пошла, отворить дверь вернувшейся тете Софи, которая отряхивала с себя снег в прихожей.

Тетя широко открыла глаза, увидев высокую фигуру вставшего навстречу Герберта.

– Как, гость за нашим чайным столом! – воскликнула она, обрадованная, в то время как Маргарита снимала с нее тальму и капор.

– Но этого гостя не особенно любезно принимают, фрейлейн Софи, – сказал он. – Хозяйка забилась в угол за печку, и я должен пить чай в одиночестве.

Тетя Софи весело подмигнула:

– Вы ее, наверно, экзаменовали, как в былые времена? Гретель действительно этого не выносит. И если вы ее стали еще расспрашивать про мекленбургские дела.

– Совсем нет, – ответил он вдруг серьезно, видимо удивленный. – Я думал, что все это давно кончено? – прибавил он вопросительным тоном.

– Что вы? Далеко не кончено, Гретель убеждается в этом каждый день! – возразила тетя Софи, насупив брови при воспоминании о преследовании советницы.

Ландрат старался заглянуть в глаза Маргариты, но она смотрела в сторону, избегая принимать участие в неприятном для нее разговоре, так неосторожно начатом тетей Софи. Неужели он заодно с бабушкой будет убеждать ее переменить решение – пусть только попробует!

Продолжая упорно молчать, она подошла к самовару, чтобы налить чашку чая тете Софи, но он не последовал за нею. Передав тете привезенный чай, и ласково простившись с ней, он взял свою шубу и протянул Маргарите руку на прощание.

Она положила в нее кончики своих пальцев.

– Ты не хочешь даже пожелать мне покойной ночи? – спросил он. – Ты рассердилась на меня за то, что я пожаловался на тебя тете Софи?

– Ты сказал правду, дядя, – я была невежлива. Но я не сержусь, а только готовлюсь к войне.

– С ветряными мельницами, Маргарита? – Он встретил, улыбаясь, ее гневный взгляд и вышел из комнаты.

– Просто удивительно, как он переменился! – сказала тетя Софи, потихоньку улыбаясь в чашку и взглядывая в бледное лицо молодой девушки, которая отвернулась к окну и мрачно смотрела на все продолжающуюся метель.

– Он всегда был необыкновенно учтив, что и говорить, но всегда был мне чужим, меня отталкивала его холодная аристократичность. Ну а теперь просто смешно, точно он, как и ты, вырос на моих глазах. И такой искренний, доверчивый, даже почему-то пришел к нам вниз пить чай.

– Я объясню тебе, тетя, почему, – холодно прервала ее молодая девушка. – В жизни бывают минуты, когда хочется обнять весь мир, и в таком-то настроении вернулся он из резиденции герцога. Он сам сказал, что привез «необыкновенно радостную весть». Вероятно, на этих днях он будет объявлен женихом.

– Все может быть! – сказала тетя Софи, допивая свой чай.