Заколдованный круг - Сигурд Хёль

Понятно. Они побывали на лугу и знают, что он тоже видел луг. Они злорадствуют, что он столько труда положил впустую.

В этом все дело.

Вот, значит, как хусманы его любят, эти двое, во всяком случае. А остальные?

Он оглядел стол. Вот сидят Амюнн и Пер. Он-то знает, какая на них надежда. А вон Юн, охотник. На него можно положиться — хотя бы в том смысле, что Юну наплевать и на хозяина, и на его луг, на все его планы, и на этих его хусманов. Ему бы, Юну, сейчас в лес да на рыбалку.

Наутро Ховард снова был на лугу. В этот день хусманы опять были в усадьбе: после сенокоса всем хватает дела, много чего надо прибрать, привести в порядок.

На лугу все оставалось по-старому. И понять, в чем дело, Ховард так и не мог. Теперь лугу пора бы просохнуть. И, уж во всяком случае, вода просочилась бы в отводную канаву.

Нет, воды в канаве не было.

Возвращаясь в усадьбу, он заметил, что Мартин с Эдвартом шушукаются. Это ему и вовсе не понравилось. Он подошел к Юну и позвал с собой на луг.

— Может, ты лучше меня разберешься, в чем там загвоздка, — сказал Ховард.

Лицо Юна сразу замкнулось. Он молча пошел следом.

Они вдвоем обошли луг. Все оставалось по-прежнему, как в тот раз, когда Ховард приходил один: луг такой же заболоченный, вода не стекает, а в чем дело — непонятно.

— Что скажешь, Юн?

— Н-да. — Он почесал затылок. — Похоже, что эти твои закрытые канавы не пропускают воды.

Уж больно он это небрежно сказал, слишком небрежно. Ховард так и застыл — его вдруг осенило. Он ни слова не сказал Юну и направился прямо в усадьбу.

— Пойдем-ка проверим крытые канавы на лугу. Берите лопаты и кирки и пошли, — сказал он Мартину и Эдварту.

Он смотрел на их лица и увидел, что и ожидал, — землистое лицо Мартина чуть побледнело. Они пошли с ним. Никогда еще хусманы не плелись так медленно.

Они взялись за дело. Но не торопились. Ховард отпихнул Эдварта.

— Иди-ка помоги Мартину, а здесь я без тебя управлюсь.

Юн угрюмо возился у третьей канавы.

Ховард докопался до плит, покрывавших канаву.

И сразу увидел — верхние плоские плиты кто-то поднимал, а потом кое-как положил на место.

Он поднял их.

Канава была замурована. Кругляки склеены глиной, так что и капле воды не просочиться.

Копнул в другом месте, и опять камни скреплены глиной, а сверху напирает вода. Полно воды.

Несколько ударов лопатой, и вода весенним ручьем хлынула в отводную канаву.

Ховард задохнулся. Выпрямился. Мартин с Эдвартом еще не докопались до верхних плит. Они будто и не видят, что обнаружил Ховард.

Наконец они откопали верхние плиты и выжидающе посмотрели на него.

— Поднимите плиты.

Они подчинились, неторопливо и недовольно.

— Надо же сколько глины набилось!

Мартин простодушно поднял глаза — слишком уж простодушно. Стоило заглянуть в канаву, и все становилось ясно. Верхние плиты были небрежно положены сверху, а под ними камни тщательно обмазаны глиной, кое-где даже остался след мастерка.

Мартин уже успокоился. Конечно, он думает: поди докажи, что это наша работа.

Он посмотрел на Ховарда, но не удержался и сперва переглянулся с Эдвартом. И сказал так же простодушно:

— Да, вот чудеса, больно уж быстро сток забился.

И он едва заметно усмехнулся Эдварту.

Тут Ховард его ударил.

Удар вышел сильнее, чем он думал, Мартин упал, и Ховард очутился на нем.

— А ну, вы там!

Кричал Юн. Он сидел на валуне, Монсовом валуне, как его называли. Ховард поднял глаза — и только сейчас увидел, что в занесенной руке у него нож.

Он отпустил Мартина, выпрямился и сунул нож в ножны.

Потом обернулся ко второму, к Эдварту.

— Это и твоих рук дело?

Эдварту было не по себе, он уже не усмехался. Загорелое лицо покрылось сероватой бледностью, он едва шевелил губами:

— Я только одну, остальные Мартин сам.

— Тьфу!

Это Юн, спокойно сидевший на валуне, выплюнул табачную жвачку.

— Когда вы это сделали? — спросил Ховард.

— Да вот в те ночи, что ты был на сетере. Мартин как-то пришел и говорит…

Юн громко высморкался. Эдварт уже такого страху натерпелся, что и тут вздрогнул, стоит столбом, слова выговорить не может. Но все-таки удалось из него выжать, что случилось это месяц назад.

Стало быть, всего через несколько дней после того, как закончили…

— Мы только пошутить хотели! — уверял Эдварт.

Мартин медленно сел. Потер шею, сплюнул пару раз кровью, — верно, прикусил язык. Поднялся, стал понуро отряхивать землю и глину.

— Отправляйтесь в усадьбу, и живо за работу, — крикнул Ховард и добавил, еще не остыв от гнева. — Нужно бы ленсмана на тебя напустить!

Оба хусмана убрались. А Ховард остался. Ему хотелось самому себе язык откусить. Хорош хозяин, не поладил с работниками и сразу ленсмана звать. Самому надо разбираться.

Юн сидел на валуне и спокойно наблюдал за Ховардом. Ховард еще не успокоился. Он резко обернулся к Юну:

— Ты знал об этом?

Юн сердито возразил:

— Я тебе отвечать не обязан.

— Почему ты не предупредил меня?

Юн встал, холодно взглянул на Ховарда.

— Так и быть, отвечу. Потому что мне плевать и на тебя, и на твой луг. Не мой это луг и не мои канавы. А вообще, — и гнев его улетучился, — вообще-то, я считал, что это свинство, то, что они устроили, и решил было сказать тебе. Ну а потом рассудил, что если есть у тебя голова на плечах, то сам разберешься. Но знай, мне плевать!

Ховард расхохотался.

— Сказано начистоту! Но, может, ты мне разъяснишь кое-что. Хусману, понятное дело, ни к чему из сил выбиваться и из кожи вон лезть за жалкие четыре шиллинга в день. Но какая им корысть не спать ночью, работать часами, чтобы свой же труд загубить?

Юн отвел взгляд.

— Ну… верно, они не сами до этого додумались, — только и сказал Юн. — Почем знать, может, не совсем даром старались!

Ховард с Юном привели в порядок все три канавы и снова прикрыли землей. Не успели кончить, как зажурчала вода в отводной канаве.

Кончив работу, Ховард стоял, задумавшись. Мысли его были далеко. Потом он спросил, не собирается ли Юн на рыбалку.

Да, Юн собирается на рыбалку. Завтра спозаранку. Он захватит сети, соль и хороший бочонок — неплохо бы рыбы насолить да накоптить на зиму.

— Если не поскупишься, продам тебе немного! — пообещал Юн.

Ну что ж. Но Ховард не о рыбе думал, когда спрашивал.

Он еще помедлил. Похоже, что-то для себя решил.

— Можешь ненадолго пойти со мной в кузню? — спросил он Юна.

Потом объяснил, что задумал:

— Этот нож меня два раза чуть до смертоубийства не довел. Первый раз дело было в Телемарке на свадьбе моей сестры. Тогда меня силой оттащили, бедняга уже на земле валялся. Второй раз ты сам видел, час назад. Как бы в третий до беды не дошло. Я решил перековать нож на косу — от греха подальше.

Он умолчал о Туне, которая вернула ему нож перед тем, как броситься в водопад.

— Сегодня до смертоубийства не дошло, а ведь еще немного, и быть беде, — сказал Юн. — Я это по твоему лицу видел, когда ты ножом замахнулся. Отчего же его не перековать на косу… если все зло от ножа, конечно.

Когда они пришли в кузницу и раздули горн, Юн долго смотрел на нож.

— Нож-то больно хорош! — воскликнул он. — Да и подлиннее обычного. Прямо рука не подымается… Говорят, можно снять колдовство с ножей и прочего оружия, если положить его на блюдо со святой водой, а потом три четверга кряду под вечер ходить в церковь и ставить это блюдо на алтарь. Но только в одиночку. Правда, на такое не каждый решится. Но нож уж очень хорош!

— Да к тому же и непростой, — сказал Ховард. — Видишь, какая рукоятка? Когда-то это была рукоять меча. Да еще, взгляни, лезвие-то обоюдоострое, как у кинжала, только пошире. Этот нож называют у нас в семье наследным клинком. Видишь, он синий и острый — им даже бриться можно.

И Ховард рассказал Юну все об этом ноже — когда-то это был меч, и владел им его прадед, опальный рыцарь, который искал убежище в Телемарке.

Ховард рассказал и о мрачном стихе, который старая ведьма прочитала ему тогда, на свадьбе у сестры:

Дороже злата наследный меч,Дороже груза Грани[19].Но если дома его обнажишь,Тебя же он насмерть ранит.

А закончил Ховард так:

— Не то, чтобы я в это верил, и все-таки, знаешь… порой мне кажется, будто на ноже этом заклятье.

Юн призадумался.

— Да, нешуточное, видно, это дело. И стих, впрямь, похоже, старый и непростой. Я бы этому стиху не перечил. Но, знаешь, если этот нож и вправду чинит убийство, добра не будет, если ты даже и перекуешь его. Надо, чтобы над косой этой сотворили молитву.