Kurohibi. Черные дни - Gabriel

далекого и прохладного солнца. Уже давно смолкла сирена, завершилась эвакуация, покров белых хлопьев рассыпался в пыль и осел невидимым слоем по земле, и лишь только высоко в неспешно розовеющем небе еще можно было различить звездный пояс из россыпи блистающих в космосе крошечных снежинок. Миллионы людей по всей земле, словно перепуганные зверьки, выползали из нор и теней, пытаясь осмыслить, уложить в своих душах и разумах увиденное и пережитое. Мир, что еще вчера повис на тонкой нити деструкции, сделал виток и, как ни в чем не бывало, запустил отсчет нового дня.

Синдзи открыл единственно уцелевший левый глаз.

Все та же гостиная в квартире Мисато встретила его приятным и уютным теплом ставшего уже столь любимым дома. Ничего не изменилась вокруг: мебель рядом, вид из окон, надежные стены, запах обычной жизни и впитавшийся аромат женских духов. И Аска, сияющая нежно-алой аурой под лучами пробивающегося из-за окна солнца, выплакавшая все слезы, дрожащая промерзшей тростинкой, пережившая самую долгую и тяжелую ночь в своей жизни. И держащая в своих тонких слабых ручках шатающийся, нацеленный в подбородок пистолет. Лицо призрака теперь сменила маска муки, пустоты, сломленной надежды, что еще держалась на крошечной ниточке смятенно — живо — бьющегося сердца. Взгляд ее, почти потухший, был устремлен внутрь себя, отмеряя последнее дыхание перед нажатием на спусковой крючок.

— Эй, Аска… — вдруг нарушил опутывающую тишину комнаты хриплый приглушенный голос Синдзи. — Выглядишь ты…

Девушка тут же вздрогнула, округлив глаза и с заминкой вытянувшись, словно из прострации ее выбросило прямо в ледяную прорубь. Дрожащая рыжая головка медленно повернулась в сторону лежащего на полу юноши — обычного молодого человека с черными волосами, только разноцветными глазами: один карий, второй смолисто-черный, да правая сторона лица его была заметно обожжена, а голова держалась приподнятой, лишь приложившись к стене затылком. Это был Синдзи, такой, какого она привыкла видеть, всего лишь обычный слабый человек. Правда, растянувший губы в жесткой презрительной ухмылке.

— Как дерьмо.

Голова Аски дернулась, и ее рот дрогнул в ошпарившей душу боли, будто в сердце ее воткнули раскаленную острую иглу.

— Ты последняя осталась. Мисато, Хикари, Рей… я всех уничтожил. Осталась только ты.

Лицо Синдзи начала покрывать тень едкой хищнической злости, превращая его гримасу в маску чудовища — раненого, беспомощного и все равно сочащегося ожесточенной, презренной желчью. И рыжеволоска издала слабый всхлип, сжав губы в тонную полоску и зажмурившись от острой рези в глазах, потому что ее измученную, сочащуюся кровью из ран душу едва не вывернуло наизнанку.

— Ха-ха-ха… — с тяжелым придыханием расхохотался Синдзи. — Ты достойна того говна, в которое попала. Помнишь тот день, когда мы встретились впервые? Ты была такой надменной, самовлюбленной, гордой… Целый столп почитания имени самой себя. Пустое место. Маленькая никчемная заносчивая стерва.

Руки Аски, сжимающие пистолет, затряслись, и ствол его уткнулся в ложбинку между дрожащими от судорожного прерывистого дыхания грудками, уставившись в ее подбородок.

— Нет… — раздался ее сломленный, полный горечи и сдавленного плача голос, похожий на стон. — Пожалуйста, прекрати…

— Помнишь, как я тебя трахал? Это было такое удовольствие — вытрясти из тебя всю это спесь, всю твою гордость и достоинство. Сломить, нанести удар под дых, растоптать, как последнюю шваль. Посмотри, в кого ты превратилась. Ты уже на человека не похожа. Вместо той самоуверенной высокомерной выскочки осталась лишь одна пустая дешевка, падкая до секса.

— Не надо… нет… прошу… — уже громче заскулила рыжеволоска, склонив голову, словно ее медленно прижимал многотонный пресс. — Нет… нет…

Девушку трясло все сильнее, и даже сквозь зажмуренные выплаканные глаза все-таки просочились чистые сияющие голубой лазурью слезы, капнув на ее груди. Аска хрипло бессвязно залепетала, так что ее речь превратилась в один протяжный неразборчивый стон, и сквозь жалобную мольбу обнажилась ее рвущаяся на части душа, тихо, бессильно и отчаянно кричащая от боли.

— И знаешь, в чем самый смак? — Синдзи не останавливался, продолжая изливать ехидство в каждом своем слове. — Такой тебя сделал я. Тот сопляк, которого ты пинала и унижала, которого звала ничтожеством. Ну и кто из нас теперь ничтожество, а? Хер с два тебе! Теперь я драл тебя во все щели, я валял тебя по полу и бил, это я имел твое достоинство и я превратил тебя в то, что ты из себя представляешь.

Аска, чье истерзанное сердце сорвалось в пропасть ужасающей муки, буквально взвыла и разошлась долгим криком плача, залившись последними слезами, и она ревела во весь голос, не поднимая головы, захлебываясь и теряя последние капельки держащих ее чувств.

— Да-да, рыжая дрянь, слезами у меня теперь не отделаешься. Помнишь, как тебя насиловал тот гопник? А Ангела помнишь? Тебе ведь это доставило удовольствие, правда? А я ведь все это время был рядом. Я смотрел, как тебя дерут и насилуют, я смеялся и даже не подумал, чтобы пальцем пошевелить. Потому что ты этого достойна!..

Еще один отчаянный крик Аски, едва не утопший в горечи слез, почти заглушил его речь, и она взревела, исторгая переполняющую ее боль в ужасающем крике, она затряслась от сокрушающего надлома в душе, и ее тонкие красивые пальцы сжались на спусковом крючке пистолета, преодолевая последнюю черту.

«Давай же, девочка, еще немного…»

— Как тебе перспектива быть пленницей моего члена, а, дорогуша? Того самого, что выебал твою мать и теперь предвкушает наслаждение от траха с твоей новорожденной сестрой. Теперь ты поняла, что значит быть шлюхой? Настоящей выдранной шлюхой, которая больше никому не нужна, чья жизнь теперь будет крутиться вокруг ею обожаемого члена, многих-мгногих членов, и которая будет питаться одной спермой!

Аска ревела, словно попавший в страшный капкан зверек, во весь голос, мучительно, срывая горло и захлебываясь в слезах, разрывая душу на части вместе с тонкой алой нитью, удерживающей ее сердце в петле, и она вскинула вверх искаженное гримасой глубоких страданий сжавшееся лицо, блеснув радужными каплями в воздухе, и на нем появилось отражение дна, которого достигли ее терзающие чувства.

«Еще чуть-чуть… Аска… самая малость… стреляй…»

Руки рыжеволоски чуть приподнялись, и пистолет замер у основания шеи, а она все продолжала реветь, едва ли не сходя с ума, и пальцы ее сжимались все сильнее, и Синдзи вдруг громко рассмеялся.

— Вот именно! Ты поняла, кто ты есть! Теперь ты это ощутила на себе, что значит быть полным дерьмом, говном, ничтожеством, гнилью! А знаешь, что самое веселое? Самое веселое,