Стальное зеркало - Анна Оуэн

Вот посадить бы его на мое место и заставить терпеть все это. Терпеть — и не взрываться. И кивать. И одобрять нужное. И закрывать глаза… да какого черта я должен закрывать глаза на тон? Эта опора престола в два раза моложе меня.

— Мы благодарны вам за верную службу, граф. Мы рады числить вас среди тех, на кого мы можем положиться. Мы рассмотрим ваши советы на досуге и, полагаю, частью из них с удовольствием воспользуемся.

Опора трона смотрит исподлобья лазурно-синими глазами, кланяется подобающим образом, и выглядит в очередной раз недовольной. Наверное, хотел, чтобы все его предложения и требования были одобрены немедленно. Обойдетесь, юноша. Подождете. Господин коннетабль отпустил вас с докладом на неделю — вот и проведите Рождество с семьей, а перед отъездом мы еще раз побеседуем.

Полагаю, к тому времени, вы уже осознаете, где именно совершили ошибку. И будете готовы ее исправить. В конце концов, вы неглупый молодой человек. И не такой уж молодой молодой человек для своих лет. Просто на вас свалилась слишком большая ответственность. Я могу это понять. Но не стоит давать другим почувствовать, сколь тяжкое бремя вы несете. Они могут и посмеяться над вами.

Во дворце никогда не бывает тихо. Прислушиваешься к шагам уходящего де ла Валле — и слышишь еще сотню других звуков. Птица за окном бьет крыльями, прокашливается в кулак гвардеец, скребется за обивкой обнаглевшая крыса, далеко в коридоре гофмаршал двора распекает нерадивого пажа, хотя ему это не по чину, ржет лошадь в дворцовой конюшне, трещит свеча… все это складывается в ритмичный гул сродни тонам сердца. Медики по этим тонам различают болезнь и здоровье. Его Величество задумывается ненадолго, потом приходит к выводу, что дворец пребывает в добром здравии, а двор — в некотором порядке.

Сегодня длинный утренний прием, опять вздыхает король. Потом всю неделю — праздник. Служба, балы и большие торжественные выходы. А потом целый месяц — подготовка к бракосочетанию. Наконец-то. Но почти весь месяц он не увидит Жанну — не положено, царственные супруги не должны ни встречаться наедине, ни тем более проводить время в уединении. Ладно, это можно вытерпеть. Теперь вообще многое можно вытерпеть — и разрешение для Маргариты наконец-то получено, и Его Высочество посол убыл из Орлеана.

Убыл. Выбыл. Уехал. Домой, заниматься своими делами. Замечательно. Его не нужно видеть, с ним не нужно разговаривать, ему не нужно быть благодарным — а ему же у нас все, все поголовно кругом обязаны. Всех оплел за эти девять месяцев, никого не пропустил. Все-таки я был прав с самого начала, а Пьер ошибался. Нечисть. А в другом прав был он — обошлось. Интересы совпали и все обошлось. А обязательства, ну что обязательства. Все знают, чего они в политике стоят.

Может быть, он и вправду не хотел ничего, кроме собственной войны — громкой, красивой и победоносной. Осада Марселя такой не стала. Город пал и не был отбит, но и успешное противостояние де Рубо — достаточная проба сил для молодого человека, еще никогда в жизни не командовавшего ничем, кроме личной гвардии. Сомнительная слава старшего брата еще не скоро будет забыта, но на нынешней основе можно строить совсем другую репутацию.

Но чтобы всерьез поверить в то, что господину Корво была потребна такая малость, нужно быть наивным ребенком. Ладно. Хотя я и не думаю, что без него мы не справились бы на юге — скорее уж, успехом мы обязаны де Беллему, — но мы не потеряли ничего, кроме Марселя, а когда я решу вернуть Марсель, то вспомню в первую очередь про Джанпаоло Бальони. Многообещающий командир, Перуджа — самый сильный город на полуострове, да и дело иметь с молодым ромеем более чем приятно. Умен, остроумен, в меру нахален и в меру почтителен…

И хочет от меня только трех вещей — денег, разумных приказов и того доверия, которым облекают наемника. И ни граном больше. А о том, что он — владетель из семьи владетелей, он будет вспоминать дома. А не когда находится здесь под моей рукой.

Странно, думает король Людовик, глядя через узкую прорезь в ставнях на внутренний двор, через который идут гвардейцы, бежит фрейлина Жанны, кутаясь в подбитый мехом плащ, перепрыгивая через мелкие лужицы, — надо же, как странно все обернулось. Первое предсказание той безумицы из Лютеции сбылось в полной мере: марсельская кампания закончилась неудачей. В Нормандии теперь восстанавливать и восстанавливать все порушенное. Толедо еще лет пять будет лелеять обиды. Южный флот нужно отстраивать целиком. Филипп Арелатский с уютом устроился на зимовку в восточной части нашей Шампани. Весной будет война с Франконией — и на суше, и на море. То есть, нас опять ждут две войны, потому что и Арелат будет ломиться вперед, а их нужно выбить обратно. В казне еще не вешается мышь, но уже нечем поживиться крысе…

Я даже не представляю, принесет ли плоды мой брак с Жанной. Мой единственный друг умер, глава моей партии — молодой человек, словно взявшийся сжить меня со свету из самых лучших намерений, а мой пока что единственный наследник — Клод, и этим все сказано. Разве я этого хотел, когда принимал корону? Я знал, что не будет легко — но не так же, Господи, не так, не все сразу, не в один год, первый год правления?

И все-таки я не боюсь. Совершенно. Устал бояться, наверное.

А может быть, привык. И старые страхи… они даже не кажутся смешными. Они просто от другого человека. Или дело в том, что я больше понимаю… и в торговых льготах, и в том, что кому выгодно. И в том, на что хватит сил у Арелата на следующий год — а они не безумцы и не одержимы идеей мести, они хотят надежно, и по возможности чужими руками, но с этим тоже можно справиться.

Я все-таки стал королем — страна меня приняла, и земля приняла, — королем, правителем, а не тираном, я хочу, чтобы Аурелия процветала, и, наверное, она меня слышит. Пророчицы и соседи, бури и черная магия… мы выстоим. Я не стану вторым Живоглотом, потому что не буду бояться…

— Альбийский посол господин Николас Трогмортон, ожидает в приемной, — напоминает дежурный гвардеец. — Соблаговолите его принять?

— Да, да… проводите. — Встреча назначена заранее, и нет никаких причин отменять аудиенцию, и нет никакого желания — Альба вновь наши верные союзники, и за это я признателен господину послу. К тому же он очень приятный собеседник, а из королевских трудов нужно извлекать все мыслимые удовольствия. Непременно нужно.

Вот теперь легко вспомнить, какие здесь омерзительные зимы. Пять лет он не помнил, заставил себя забыть, убедил, что холод — это естественно, да и какой холод, обычная зима на континенте. Холодно дальше к северу — во Фризии, во Франконии, у данов с норвегами… А в Аурелии просто четыре времени года. А не три, как на Большом Острове, и не два как… дома. Можно подумать. Можно сказать. Сэр Николас Трогмортон из Капских Трогмортонов не будет встречать в Орлеане своего преемника, тем более, что тот и сам отлично знает местные веревочки. Вот сейчас он поздравит короля с грядущей свадьбой, расскажет что-нибудь веселое, а потом еще что-нибудь — и еще неделю будет паковаться и сворачивать дела. Потому что, когда год повернет на весну, из Портленда уйдет караван. Домой. И с этим караваном уйдет сэр Николас Трогмортон, губернатор новосозданной Заречной провинции. Человек, к которому Ее Величество сочла возможным обратиться «друг мой». На бумаге.