Автопортрет: Роман моей жизни - Владимир Войнович

Вечером вернулись в Гаучер с надеждой, что подстанцию уже починили. Увы. В десять вечера я вышел на улицу, встретил кого-то из охраны, спросил, когда все-таки дадут свет, он сказал:

– К полуночи. Если повезет. (If we lucky.)

Не повезло. В полночь легли спать.

В два часа ночи громко зазвонил телефон. Ира сняла трубку и, выслушав звонившего, сказала:

– Миша, ты не мог бы позвонить с этой шуткой утром?

Положила трубку. Я спросил, в чем дело.

– Миша Михайлов несет какую-то чушь, что в Москве переворот, Горбачева свергли.

Это для Миши была типичная шутка. Он любил разыгрывать своих друзей, и розыгрыши его были однообразны:

– Ты слышал, Горбачев умер?

Или:

– Слышал, Рейган бросил Нэнси и женится на Элизабет Тэйлор?

И еще слушатель не успел удивиться, огорчиться или порадоваться, а он уже хохочет, давая понять, что это всего лишь шутка.

Мы собирались спать дальше, опять телефон. На этот раз Илья Левин. В Москве переворот. В это время как раз зашумел кондиционер – дали свет. Я включил телевизор и увидел на улицах Москвы танки. Москвичи в это время смотрели «Лебединое озеро».

После этого мы три дня не отрывались от телевизора. Смотрели передачи CNN. В колледже была спутниковая антенна, и два часа в сутки можно было смотреть советские передачи. В Москве объявлен комендантский час, который никем не соблюдается. Горбачев под домашним арестом в Форосе. Ельцина вот-вот арестуют. Путчисты составили длинный список перестройщиков, подлежащих аресту во главе с Ельциным. Прогнозы были разные. Некоторые считали, что путчисты захватили власть всерьез и надолго. Доходили слухи, что Кончаловский и Коротич покинули страну. Главный редактор «Литературной газеты» Бурлацкий не пожелал возвращаться из отпуска и спрятался где-то на юге. Битов сказал, что ничего страшного, теперь коммунисты цивилизованные, можно жить и при них. Американское телевидение обращалось за прогнозами к экспертам, в число которых попал и я. Какой-то канал взял у меня длинное интервью, в котором я сказал, что авантюра путчистов продлится не больше месяца, потому что для возврата к прошлой форме правления в стране нет ресурсов. Ни экономических, ни идеологических. Судя по всему, у них нет даже сколько-нибудь сформулированного плана. Этот канал из всего моего интервью оставил только одно слово «awful» (ужасно). Но в интервью CNN мне все-таки что-то сказать удалось. Я давал путчистам максимум месяц, были более точные прогнозы: некоторые пессимисты предрекали, что коммунисты вернулись на следующие семьдесят лет.

Вот и еще произошло историческое событие, которого я оказался пассивным наблюдателем издалека. Смотрел издалека на баррикады и на то, как свергали памятник Дзержинскому.

А мог бы быть и поближе…

Еще в начале того же 1991 года я получил приглашение на Конгресс соотечественников, который должен был открыться в Москве как раз 18 или 19 августа. Приглашаемых завлекали разнообразными развлечениями, включая молебны в главных московских соборах, посещение дворянского собрания (откуда оно только взялось?) в Колонном зале, обеды в лучших ресторанах, путешествие по Золотому кольцу, катание на теплоходе и наблюдение за вольтижировкой казачьей сотни. Для начала будущим конгрессменам предлагалось перевести по триста долларов в Чеширское отделение какого-то банка, это только за честь участия, а потом оплатить и все остальное, гостиницы, богослужения, плавания на теплоходе и скакание опереточной казачьей сотни. Я на предложение ответил фельетоном (его напечатали «Московские новости»), высказал предположение, что это мошенническая афера и что деньги в Чеширском банке, конечно же, пропадут. Они потом и пропали.

Теперь в передачах из России появились и участники Конгресса. В самый разгар путча их водили по церквям. Они выглядели растерянными и испуганными. Зная представления многих из них о коммунистах нашего времени как о кровожадных большевиках 20-х годов, я был уверен, что некоторые из них думали, что их специально завлекли в Москву к путчу, чтобы здесь арестовать и расстрелять.

Возвращение в СП

Еще в 1989 году мне прислали в Мюнхен из Союза писателей СССР, который еще не распался, письмо без подписи, но с рассуждениями о том, что, мол, пришло время, когда надо исправлять ошибки прошлого, то есть меня приглашают вернуться в Советский Союз и соответственно в СП. На что я ответил: когда мне пришлют письмо, подписанное каким-нибудь человеческим именем и содержащее извинения, тогда я подумаю. Ответа не последовало. Через некоторое время пришло письмо уже из Московского союза писателей с тем же приглашением. Секретарем был тогда Юрий Черниченко, он и сказал, что приносит извинения, хотя сам меня не обижал. Но поскольку он выступал не от себя лично, а от имени Союза писателей, то извиниться должен был. Я извинения принял, вступил в этот союз, но никогда там не бываю. Потому что времена изменились, и я не понимаю, какую роль в моей жизни может иметь эта организация и что я мог бы ей дать.

Круг общения

В Москве я начал знакомиться с деятелями новой России. Один из них был моим старым другом – Борис Золотухин, адвокат, правозащитник, в свое время изгнанный из адвокатуры и из партии за защиту Александра Гинзбурга. Другого, Егора Гайдара, я знал, когда он был еще подростком. В семидесятых мы жили на улице Черняховского, рядом с 152-й школой, где моя жена преподавала в старших классах литературу. В девятом и десятом классах одним из лучших ее учеников был Егор Гайдар.

Мы встретились с ним уже во время одного из моих приездов в Москву, и он сказал:

– Вы, наверное, не помните, когда вы переезжали в новую квартиру, я был одним из тех, кто перетаскивал ваши вещи.

Другим перетаскивавшим был его друг и одноклассник Юра Заполь, в новые времена ставший одним из тех, кого называют олигархами. Один из владельцев преуспевающей компании «Видео Интернейшнл», он недолго наслаждался своим положением. Несколько лет назад умер от рака, не дожив до пятидесяти лет. В начале девяностых я познакомился с молодыми политиками Аркадием Мурашевым (он тогда был начальником московской милиции) и Сергеем Юшенковым, который был в армии, в молодые годы успел дослужиться до полковника, в новые времена увлекся политикой и стал одним из самых заметных фигур в Верховном Совете и в Государственной думе. Его эволюция казалась мне удивительной. Он окончил политическую академию, был офицером по политической части и, естественно, членом КПСС. Я, по привычке, ко всем, носившим партбилет, относился плохо. И некоторых подозревал в том, что они подлаживаются под время. Но чем дальше я узнавал Юшенкова, тем больше он мне нравился. Я увидел, какой это чистый, цельный и искренний человек. Он чем-то напоминал мне моего друга Петрухина. У них были одинаковые заблуждения, одинаковый способ выхода из них и одинаковое жизненное мировоззрение. Оба выросли в провинции: Петрухин в Пятигорске, Юшенков в ярославской деревне. Но путь Сергей Николаевич проделал очень нетипичный для деревенского парня. В деревне, где он жил, все мужики пили, курили и матерились. Сергею это не нравилось, и он решил, что, по крайней мере, до 21 года не будет ни пить, ни курить, ни материться. Когда ему исполнился 21 год, он попробовал и то, и другое, и третье – выпил, закурил и выругался, – ему все не понравилось еще больше, и он не стал ничего этого делать в жизни.